шаблоны wordpress.
Потерянный горизонт
Цена эмиграции
Чтобы по-настоящему оценить масштаб возможностей, упущенных Россией,
полезно подумать о тех, кто состоялся за рубежом вместо того, чтобы
реализовывать свои таланты на родине. Представляем портреты четырех выдающихся
эмигрантов, которых помнят меньше, чем Сикорского и Зворыкина: химика,
поставившего науку на службу борьбе с фашизмом; инженера и изобретателя,
ставшего грандиозным бизнесменом; дизайнера, перевернувшего мир модной
периодики; и оскароносного композитора, написавшего лучшую песню на свете.
Химик, спасший Англию
Владимира Николаевича Ипатьева (1867–1952) называют отцом американской
нефтепромышленности. Один из величайших химиков XX века, он успел много сделать
для науки и в царской России, и в СССР, однако феноменальных практических
результатов достиг в США — его изобретения помогли синтезировать
высокооктановый бензин и одолеть немцев в небе над Англией.
Химией Ипатьев увлекся задолго до того, как стал профессионально заниматься
этой наукой: в шестом классе гимназии его потрясла химическая глава в учебнике
физики. «Мне казалось, что я впервые посмотрел на мир открытыми глазами, и мне
захотелось учиться, чтобы полнее и лучше его понять», — напишет он впоследствии
в воспоминаниях. Окончив гимназию, Ипатьев пошел в московское Александровское
военное училище, а затем — Михайловское артиллерийское училище в Петербурге,
продолжая самостоятельно изучать химию по учебникам. В результате, на экзамене
в артиллерийскую академию Ипатьев поразил экзаменаторов знанием именно этого
предмета. Как слушатель академии он проходил практику на Колпинском и
Обуховском заводах, занимаясь анализом стали и чугунов. Благодаря этому он стал
самым молодым членом Русского физико-химического общества, где познакомился с
Менделеевым.
Оставшись преподавать в Михайловской академии, Ипатьев одновременно
занимался наукой в Санкт-Петербургском университете под руководством Алексея
Фаворского, ученика Бутлерова. Фаворский побудил молодого коллегу к занятиям
органической химией и предложил тему диссертации — «Действие брома на третичные
спирты и присоединение бромистого водорода к алленам и двузамещенным
ацетиленам», которую Ипатьев защитил в 1895 году. В 1897-м химик осуществил
синтез изопрена — основного мономерного звена природного каучука, в конце десятилетия
защитил еще две диссертации. С 1900 года Ипатьев занялся своей главной темой —
каталитическими реакциями при высоких температурах и давлениях в несколько сот
атмосфер, определившими лицо нефтеперерабатывающей промышленности XX века.
Одновременно с ним тему разрабатывал Поль Сабатье: французский и российский
ученые двигались параллельными путями, освещая вопрос с разных сторон. Однако
Нобелевскую премию в 1912-м дали только французу. Тем не менее, в 1914 году,
когда Академия наук избирала Ипатьева членом-корреспондентом, коллеги,
выдвигавшие его кандидатуру, отметили, что «работы Ипатьева отличаются большим
разнообразием, нежели работы П. Сабатье», а «Россия заняла в области изучения
контактного катализа новую, более твердую, бесспорно совершенно самостоятельную
позицию».
Выпускник артиллерийской академии, Ипатьев продвигался также по военной
лестнице, и в годы Первой мировой руководил Комиссией по заготовке взрывчатых
веществ и Химическим комитетом Главного артиллерийского управления, находясь в
чине генерал-лейтенанта. Тем не менее, после 1917 года ученый принял решение
остаться в стране победившей революции, причем из патриотических соображений:
он надеялся на то, что заслуги перед химией и промышленностью перевесят службу
в царской армии. Поначалу так и было: в 1919 году он возглавил Технический
совет химической промышленности при ВСНХ и фактически руководил химической
наукой и промышленностью молодого советского государства.
Однако затем положение Ипатьева ухудшилось. В 1927 году лишился всех постов
Троцкий, с которым у Ипатьева были рабочие отношения; вскоре ученого вывели из
президиума ВСНХ и отстранили от руководства Техническим советом. В 1928-29
годах проходили «чистки» по делу о «контрреволюционном заговоре» в
военно-промышленном управлении ВСНХ. Над Ипатьевым нависли тенью отказ вступить
в партию, многочисленные рабочие поездки за границу, не говоря уж о
дореволюционном прошлом.
В 1930-м Ипатьев бежал: уехал в Берлин на Международный энергетический
конгресс, вывез жену на лечение, взял годичный отпуск на поправку здоровья и не
вернулся. Ученый попытался прижиться во Франции, однако местные эмигранты не
смогли простить ему сотрудничества с большевиками, а также самой фамилии — в
екатеринбургском «доме Ипатьева», принадлежавшем брату Владимира Николаю, была
расстреляна царская семья. В итоге в сентябре 1930 года Ипатьев оказался в США.
Первоначально он пытался, прервав политические отношения с родиной, сохранять
научные и печататься в СССР. Однако на призывы вернуться Ипатьев в 1936 году
вежливо ответил отказом. Он писал непременному секретарю АН СССР академику
Николаю Горбунову: «Результатами моих работ могут воспользоваться химики и
инженеры СССР и применить их для промышленности <…> Я люблю свою родину
и, творя новые открытия, всегда думал и думаю теперь, что это все принадлежит
ей и она будет гордиться моей деятельностью <…> Всякие подозрения
относительно моего некорректного отношения к моей родине не должны иметь места
и могут только породить у меня тревожные мысли относительно причины моего
немедленного возвращения».
В результате ученого заочно исключили из Академии, вымарали из истории
отечественной науки и лишили советского гражданства. В СССР у четы Ипатьевых
остался младший сын Владимир, также химик (старший Дмитрий погиб на Первой мировой,
средний, белогвардеец Николай, покинул страну после Гражданской войны и умер в
Африке, где тестировал на себе изобретенное лекарство от желтой лихорадки).
Владимира Владимировича Ипатьева заставили отречься от отца и арестовали.
Более 20 лет Ипатьев-старший в Нортуэстернском университете близ Чикаго
руководил лабораторией катализа и высоких давлений, созданной на его
собственные деньги. Именно в ней он продолжил исследования процессов циклизации
олефинов, позволившие совершить феноменальный прорыв в авиации. Ипатьев
синтезировал изопропилбензол, или кумол, который позволил повысить октановые
числа бензинов до 100. Высокооктановый бензин доставляли из США в
Великобританию, и английские истребители «Супермарин Спитфайр» получили
значительное преимущество над немецкими.
Ипатьев сожалел, что не может помогать непосредственно родине; дважды он
писал советскому правительству письма с просьбой о возвращении (один раз — еще
до окончания войны), однако получал отказ. В США Ипатьев нашел не только
работу, но и почет, однако с горечью писал в воспоминаниях: «У меня самого в
душе до конца моей жизни останется горькое чувство: почему сложились так
обстоятельства, что я все-таки принужден был остаться в чужой для меня стране,
сделаться ее гражданином и работать на ее пользу в течение последних лет моей
жизни».
Создатель видеомагнитофона
Александр Понятов родился в 1892 году в селе Русская Айша, что в Казанской
губернии. Его отец был купцом — бывшим крестьянином, разбогатевшим на
лесозаготовках. Как свойственно таким людям, отец не жалел денег на образование
сына, и Александр Понятов учился не только в Казани (на математическом
факультете университета) и в Императорском Московском техническом училище
(будущем МГТУ имени Баумана), но и во Фридерициане, старейшем техническом вузе
Германии. Увлечением Понятова была авиатехника: он изучал ее в Москве и в
Карлсруэ, куда уезжал по рекомендации основателя аэродинамики Николая
Жуковского. В Германии Понятов якобы скрывался от возможных преследований за
участие в студенческих обществах, но в 1913 году, получив повестку, вернулся в
Российскую империю, окончил школу летчиков и служил пилотом гидросамолета, пока
не был ранен.
В годы Гражданской войны Понятов записался в Белую армию, затем бежал в
Шанхай, где впервые занялся энергетикой, работая в Shanghai Power Company.
Затем через Париж он выехал в США, где инженеры-электрики были особенно
востребованы; он работал в General Electric, Pacific Gas and Electric Company и
Dalmo-Victor, а в 1944 году основал собственную компанию Ampex. AMP в названии
означало Александр Матвеевич Понятов, а EX — от excellence; по легенде,
это значило не только «превосходство» (с точки зрения качества товаров), но и
«Превосходительство»: Понятов был полковником царской армии. Впрочем, версия о
слове experimental, «экспериментальный», кажется более правдоподобной.
Между прочим, именно в Ampex начал свою карьеру 16-летний Рэй Долби, будущий
изобретатель знаменитой звуковой системы.
Во время войны фирма Понятова занималась радиолокационными антеннами, а
после переориентировалась на средства магнитной звукозаписи — тоже благодаря
войне. Пионер американской звукозаписи Джек Муллин переправил в Америку
трофейные немецкие магнитофоны фирмы AEG. Муллин, Понятов и коллега последнего
Гарольд Линдсей стали изучать достижения немецкой звукозаписи и скоро преуспели
в разработке собственного магнитофона — с конца 1940-х годов фирма выпускала
одну популярную модель за другой. Успеху Ampex, в частности, способствовала
умелая маркетинговая кампания — фирма заключила контракт с певцом и актером
Бингом Кросби. Главная звезда радио тех времен, он был энтузиастом новых
технологий и не зря поставил на компанию Понятова: первая переданная в записи
радиопередача (1948) стала настоящим прорывом в вещании.
О производстве устройств, воспроизводящих не только звук, но и движущееся
изображение, Понятов задумался в начале 1950-х. Задумался не один: видео стала
заниматься и RCA, корпорация пионеров телевидения Владимира Зворыкина и Дэвида
Сарнова. Однако Понятову удалось обогнать Зворыкина: вместе с Линдсеем, Долби и
руководителем конструкторской бригады Чарльзом Гинзбургом он разработал первый
в мире катушечный видеомагнитофон, использовавший метод поперечно-строчной
записи. Массивный аппарат VRX-1000 (его можно было использовать только в
студии) и пленка к нему были представлены в Чикаго 14 марта 1956 года на
национальной конференции радиовещателей. А через полгода — 30 ноября 1956-го —
с помощью нового аппарата канал CBS пустил телепрограмму в записи (это был
выпуск вечерних новостей).
За видеомагнитофон Ampex моментально получил премию «Эмми», а чуть позже —
«Оскар». В 1958 году видеомагнитофонами Ampex начало пользоваться NASA. Позднее
компания Понятова изобрела электронный монтаж, освоила цветное видео, создала
аппарат замедленного воспроизведения сигналов (необходимый для спортивного
телевидения и съемок клипов и рекламы), разработала систему видеографики и стала
пионером спецэффектов. Как технологию фотокопии часто называют
ксерокопированием, так и запись на видео долгое время называли
«ампэксированием»
Понятов умер в 1980 году, к тому времени он уже давно отошел от дел,
занимая должность почетного председателя совета директоров Ampex. Он помнил о
своем русском происхождении и, по легенде, велел высаживать березы перед
офисами своей фирмы в разных странах. Осенью 1959 года Понятов встречался с
Хрущевым. Ему, несомненно, было о чем рассказать руководителю страны, из
которой он уехал 40 лет назад, и Хрущев знал об этом: незадолго до встречи
советский лидер получил запись собственного разговора с Никсоном, сделанную на
технологии Ampex. Однако посмотреть ее Хрущев не смог — было просто не на чем.
Отец глянца
Будущий революционер в мире моды, печати, дизайна и рекламы, Алексей
Бродович родился в белорусской деревне Оголичи в семье видного врача-психиатра
Чеслова Бродовича; в годы русско-японской войны семья переехала в Москву, чтобы
отец мог работать в госпитале для японских пленников. В 1914-1915 годах
Бродович учился в знаменитом Тенишевском училище — одновременно, например, с
Набоковым, чтобы затем поступать в Императорскую Академию художеств. Однако с
началом войны Бродович об искусстве забыл и неоднократно сбегал на фронт
«убивать немцев» — откуда его всякий раз возвращали силами влиятельного отца,
служившего в руководстве Красного креста. В результате Бродовича отправили в
Пажеский корпус. Окончив его, он пошел в гусарский полк, а затем — и в белую
Добровольческую армию. Бродовича тяжело ранили в Одессе и госпитализировали в
Кисловодске; когда в 1918 году город окружили большевики, он бежал в
Новороссийск, а оттуда — в Константинополь.
Оказавшись в 1920 году в Париже, Бродович вновь решил стать художником —
поэтому стал маляром. С женой Ниной они сняли нищенскую комнату на Монпарнасе,
рядом с Шагалом, Альтманом и Архипенко. Бродович рисовал афиши и декорации для
«Русских балетов» Сергея Дягилева, постепенно впитывая влияние всех актуальных
течений: французских фовизма, сюрреализма, кубизма, немецкого Баухауза,
швейцарского дадаизма, итальянского футуризма, русского супрематизма и
конструктивизма. Он занимался дизайном посуды, ткани, ювелирных изделий, а
по-настоящему впервые прославился, победив в 1924 году в конкурсе на плакат для
благотворительного бала. Эта работа висела по всему Монпарнасу — вместе с
плакатом Пикассо, занявшим второе место, — и Бродович гордился ею до конца
жизни. К 1930 году он стал фактически первым в истории графическим дизайнером,
хозяином собственной студии и, одновременно потеряв интерес к Парижу, поехал в
Америку.
Бродович преподавал дизайн и фотографию в Филадельфийском художественном
колледже. У него учились Ирвинг Пенн, Диана Арбус, Ричард Аведон — до тех пор,
пока его не позвали арт-директором в Harper’s Bazaar. Главред издания Кармел
Сноу хотела сделать из журнала «новый Vogue», где она начинала карьеру. Увидев
работы Бродовича на ежегодной выставке арт-директоров, она в тот же день
предложила ему перейти в журнал. Первым делом Бродович расстался с постоянным
автором обложек Harper’s Bazaar художником Эрте (он же — уроженец Петербурга
Роман Петрович Тыртов). Творца ар-деко вытеснили богемные знакомые Бродовича, в
числе которых были Дали, Шагал, Миро и Ман Рэй. Бродович перепридумал журнал
заново, заменив художественные иллюстрации фотографией, смешанной с текстом, и
экспериментируя с монтажом, переходя от буйного изобилия к строгой лаконичности
и обратно. Бродович насмехался над «объективной» фотографией и первым ввел моду
на расфокус. Максимально свое творческое credo он выразил в собственном журнале
Portfolio — воплощении искусства ради искусства, или, точнее, дизайна ради
дизайна; три вышедших в 1949-1950 годах номера стали абсолютной классикой
глянца. В сущности, Бродович придумал гламур, мир потребительского дизайна —
если не в одиночку, то на пару с Александром Либерманом из Conde Nast, уроженцем Киева и вторым мужем Татьяны Яковлевой (той самой, из
стихов Маяковского).
Отец американского глянца, Бродович так никогда и не выучился хорошему
английскому. Расставшись в 1958 году с Harper’s Bazaar, он стал страдать
депрессией и главной русской болезнью — алкоголизмом. Бродович умер под
Авиньоном в 73 года.
Знаток ковбойской души
Вряд ли Дэвид Боуи перепел бы «Wild is The Wind», если бы песня была
написана по-русски — хотя как знать. Автор одной из лучших песен в истории,
Дмитрий Зиновьевич Темкин, родился в Кременчуге, а музыке учился в
Петербургской консерватории, в том числе у других будущих эмигрантов — Изабеллы
Венгеровой и Александра Глазунова. Юный пианист ходил в «Бродячую собаку», где
познакомился не только с Прокофьевым и Карсавиной, но и с американской музыкой
— рэгтаймом Ирвинга Берлина, уроженца Тюмени, который был старше Темкина всего
на шесть лет.
После революции Темкин пытался приспособиться к новой эпохе и участвовал,
например, в постановке первомайской «Мистерии освобожденного труда» и
инсценировке «Взятие Зимнего дворца». Однако в 1921 году он перебрался в
Берлин, где уже жил его отец. За границей учеба, выступления и сочинительство
протекали несравненно более благополучно — и за Берлином последовал Париж, где
Темкин познакомился с Шаляпиным. Певец посоветовал композитору попытать счастья
в Америке, и в результате Темкин с другом и коллегой немцем Михаэлем Каритоном
в 1925 году отправились в водевильное турне по США. Они аккомпанировали труппе
под управлением балетного хореографа Альбертины Раш, которая в 1927 году стала
женой Темкина. Вместе они отправились в турне по всей Америке, выступали в
Париже перед Прокофьевым и Дягилевым.
В кино Темкин попал благодаря жене: труппу Раш заметили после выступления
на премьере «Бродвейской мелодии» в Китайском театре Граумана. С бульвара
Голливуд хореограф попала в большой Голливуд: в годы Великой депрессии Раш
ставила номера для мюзиклов Metro Goldwyn Mayer, а Темкин писал к ним
музыкальное сопровождение. Первой его заметной работой стал саундтрек к фильму
«Алиса в Стране чудес» (1933). Темкин не собирался всю жизнь заниматься
киномузыкой, а надеялся продолжать выступать как пианист, но в 1937 году он
сломал руку, и композиторская работа стала основной.
В том же 1937-м вышел знаменитый «Потерянный горизонт» —
прокоммунистическое фэнтези Фрэнка Капры об обретении Шангри-Ла. Это был прорыв
— и профессиональный, и личный: Темкин и Капра стали друзьями и сотрудниками на
долгие годы. Капра оказался первым режиссером, перед которым Темкин не побоялся
отстаивать свои взгляды на киномузыку, поняв, что с этим человеком можно
говорить на одном языке.
В 1937 году проснувшийся знаменитым композитор получил американское
гражданство; все его заслуги Голливуд полностью признал 15 лет спустя — когда
на экраны вышел «Ровно в полдень» Фрэнка Циннемана с Гэри Купером и Грейс
Келли. Сначала будущую классику вестерна принимали плохо: в фильме было мало
насилия и погонь, зато много диалогов и эмоций — и, как тогда говорили,
вытянула «Ровно в полдень» только музыка Темкина. За фильм композитор получил
сразу два «Оскара» — за дорожку и песню «Do Not Forsake Me, Oh My Darling»;
впоследствии у него появились еще две статуэтки (а вот «Wild Is The Wind»,
написанную для одноименного фильма 1957 года, академики с наградой прокатили).
Темкин писал музыку для Альфреда Хичкока, Говарда Хоукса и Джона Хьюстона и
создал целое направление музыки для вестернов, которую помнят и сейчас —
например, в «Джанго освобожденном» Квентин Тарантино использовал темкинскую
дорожку из «Форта Аламо» Джона Уэйна.
В своем творчестве Темкин все время балансировал между русским и
американским. В эпохальном саундтреке к «Ровно в полдень» ищут влияние
«русского метода»: якобы Темкин построил всю музыку вокруг народной мелодии,
хотя какой — точно неизвестно. Темкин благодарил Капру за то, что режиссер
«сдвинул» его фокус с европейской и русской романтических традиций на
американскую, более завязанную на теме и сюжете фильма. Однако, получая награду
Киноакадемии за «Великого и могучего» (1954), Темкин, не считавший себя
композитором с большой буквы, впервые в истории оскаровских речей поблагодарил
повлиявших на него мертвых классиков — Бетховена, Чайковского и
Римского-Корсакова. Когда у композитора спрашивали, как ему, иностранцу,
удалось идеально передать основную эмоцию вестерна, главного американского
исторического киножанра, он отвечал: «Степь — она и есть степь». «Казаки и
ковбои во многом похожи, — писал Темкин в автобиографии. — Они любят природу и
животных, они храбрые, и у них схожее философское отношение к жизни; а русские
степи очень похожи на американские прерии». В американской музыке Темкина
чувствуется тоска и мечта, знакомые любому русскому — и в этом смысле совсем не
беда, что Дэвид Боуи не поет по-русски.