Виктория Волошина побеседовала с Тимуром Шаовым, известным музыкантом, автором и исполнителем песен.
«И какая меня муза укусила, я на власть чего-то гавкаю опять…» — песня
Тимура Шаова «Патриотический марш» сегодня бьет все рекорды по популярности в
Интернете. Виктория Волошина побеседовала с автором о его творческой
деятельности.
— Я посмотрела ваш гастрольный график в декабре — он как у Деда Мороза, ни
одного свободного дня. У людей вновь проснулся вкус к авторской песне? Или
просто к песне со смыслом?
— Скорее второе. Большинство моей аудитории вряд ли поклонники классической
авторской песни. То есть Высоцкого с Визбором еще знают, но, к примеру, о
братьях Мищуках многие даже не слышали.
— А как вы сами определяете свою аудиторию? Я пока вас ждала, смотрела, как
заполняется зал. Приходят абсолютно разные люди — и по возрасту, и по внешнему
виду, и по манерам.
— Мне этот вопрос не раз задавали. Сначала я говорил, что, наверное, это
люди с определенным образовательным цензом — те, что
— …«не путают Сартра с сортиром, а Ван Гога с Ван Даммом»? (строчка из
песни Тимура Шаова «О пользе и вреде снобизма». — «МН»)
— Ну да, которые не путают. Хотя, скажем, в провинции приходит все больше
людей из тех, кого принято называть простым народом. И даже если они о Сартре
слыхом не слыхивали, то песню «О вреде снобизма» воспринимают с не меньшим
энтузиазмом, чем столичные интеллектуалы. На самом деле это песня о понтах — а
это всем понятно.
— На форуме ваши поклонники все чаще сравнивают вас с Высоцким,
Алешковским, Галичем. Процитирую, к примеру: «Когда Шаов спел сегодня, как к
американцу-русофилу, устроившему в Москве фонд по изучению загадочной русской
души, пришли «те, что с чистыми руками и с холодной головой» и сказали:
«Джонни, гоу хоум», — я почувствовала: вот оно, вернулось время Галича. Никто
уже нигде такого сказать публично не может — а он со сцены может! Потому что
поэту можно то, чего нельзя журналисту». Это так? Поэту можно?
— На форуме хорошие ребята. На самом деле, конечно, сегодня и в
журналистике, и на сцене есть люди, гораздо более публицистично и остро
высказывающиеся, чем я. Дмитрий Быков, к примеру, — мне очень нравится их
совместный проект с Михаилом Ефремовым «Гражданин поэт». Александр Минкин в
«Московском комсомольце», Виктор Шендерович… Десятки имен можно назвать. Я же
скорее широко известен в узких кругах.
— Но согласны ли вы с мнением ваших хороших ребят с форума, что
возвращаются времена Галича? Когда мы начинаем бояться говорить вслух то, что
думаем? Искать подтексты как в статьях, так и в песнях?
— Да, это очень плохая примета, когда у человека включается самоцензор: что
можно говорить, что нельзя и в какой аудитории. Причем включается у тех
руководителей (газет, телеканалов, концертных залов), которым, я уверен, никто
из Кремля не спускает черных списков. Они сами их внутри своей головы
составляют и озвучивают: вот этого пустим в малых дозах, а вот этого ни в коем
случае — ну вы же понимаете… А чего мы понимаем? А мы не понимаем, почему это
так. Плохо, что вернулась сама эта фраза «ну вы же понимаете». И в этом смысле
— злободневности слова, стиха — да, времена Галича возвращаются. Как недавно
сказал Жванецкий, опять наступает мое время, время сатириков.
— Может быть, с этой злободневностью связан рост и вашей популярности?
Какие песни больше заказывает и лучше принимает сегодня публика?
— Не могу сказать, что моя публика сегодня сильно политизирована. На самом
деле люди хотят слушать разные песни. У нас недавно прошли совместные концерты
с Виктором Шендеровичем, где мы сознательно выстроили политизированную
программу, отметив 21 год российской демократии — как заметил Виктор, «очко
нашей демократии». При этом некоторые мои поклонники сказали, что им это было
менее интересно. Хотя концерты шли с успехом.
— Я слышала, многие концертные площадки отказывали в аренде зала, узнав,
что вы выступаете вместе с Шендеровичем?
— Да, в Петербурге именно из-за Шендеровича, как нам сказал импресарио, 16
площадок отказались нас принять. Фактически это запрет на профессию. Виктор
очень был рассержен. Сказал, будет думать, не подать ли ему в суд.
— А какая аргументация была у администраторов залов?
— А никакой. Аргументация нужна, когда концерт уже заявлен, когда
проплатили аренду, продали билеты, а нужно срочно отказать. Тогда возникает или
внезапный ремонт, или другие стихийные бедствия. А так вы приходите, а вам
просто отказывают. И фраза вдогонку: «Ну вы же понимаете» Что ты с этим
сделаешь?
— Странно, что город трех революций стал таким пугливым. В Москве вы с
подобным не сталкивались?
— Тенденция простая: чем провинциальнее, тем пугливее. В Москве и площадок
больше, и люди менее зависимы. А Петербург, к моему большому сожалению, сегодня
заметно провинциальнее Москвы — сами петербуржцы с горечью признают, что из них
сделали второстепенный город. Несмотря на то, что весь цвет и ум нашей эпохи
вышел из северной столицы. А в маленьких городках и того хуже. Они ж там,
бедолаги, все наперечет. Когда два зала в городе — губернатор, мэр надавят и съедят
с потрохами. Впрочем, когда я без Шендеровича, меня, в общем, не трогают. Я
дурачок, шут, что с меня взять.
— Вам приходилось выступать перед высокопоставленными чиновниками, новыми
нашими капиталистами? Как они воспринимают ваш юмор?
— У капиталистов часто выступаю. Они же, как правило, и чиновники. Очень
любят мои песни. Со многими я знаком. И по большей части это умные, тонкие, все
понимающие люди, с нормальными взглядами. Пожалуй, только один раз попал совсем
в чужую среду. Пригласил известный олигарх поучаствовать в частном концерте —
условно говоря, между фокусником и ученым мишкой. Особняк в центре Москвы,
золото-парча, мама дорогая. Едят-пьют, ничего не слушают. Тогда чего
приглашали? И как-то меня это задело. Помню, прямо взъелся, и спел им под
горячее о пользе и вреде снобизма: «Нувориши тихо хавают омаров, маргиналы
хлещут горькую заразу. «Мы, конечно, круче Занзибара!» Государственный снобизм
сродни маразму»
— И что, нувориши перестали хавать омаров?
— Да ну, бросьте, как слону дробина. Сделали вид, что не заметили. Но я
свое удовольствие получил. Впрочем, это исключение. Как правило, приглашают те,
кто знает и любит то, что я делаю. И обычно в домашней обстановке даже самые
записные патриоты вполне себе либеральны, не прочь и подколочку в свой адрес
послушать. Как это у Высоцкого — «меня к себе зовут большие люди, чтоб я им пел
«Охоту на волков». Понятно, если б я на концерте, посвященном — ну не знаю —
инаугурации президента, вышел и спел свои куплеты, они бы первые сказали
«ай-ай-ай». Сегодня все всё понимают — прямо как в позднесоветские времена. И
цену последним выборам знают. Но соблюдают правила игры.
— На одном из концертов вам пришла записка от слушателя: спасибо за
глубокое препарирование идиотизма. Согласны с такой оценкой вашего творчества?
Тем для препарирования хватает?
— О да, тем хватает. Времени не хватает, а тем навалом. Могло бы и поменьше
быть.
— Приглашают ли вас на ТВ? Или, может, сами не идете?
— Было бы глупо не ходить — это реклама. На центральные каналы приглашают в
гомеопатических дозах — в очень утренние или очень ночные передачи. Недавно вот
на «Втором» был, в программе «Профилактика» в два часа ночи — как раз после
выступления на площади, когда все немного осмелели. Позже один из журналистов
мне сказал: наше начальство тебя слушает, но в эфир не пустит — ну ты же
понимаешь… А кабельные каналы приглашают охотно.
— Где вас жарче принимают — в Москве, в стране, за границей? Какие вопросы
задают на концертах?
— Особой разницы я не ощущаю. В той же провинции большинство моих
слушателей — это местная интеллигенция. Врачи, инженеры, библиотекари…
— У них хватает денег на билеты?
— Вы думаете, у меня дорогие билеты? Вовсе нет. Раньше я вообще требовал,
чтобы обязательно два-три ряда продавали по самым низким ценам, доступным для
пенсионеров, учителей, врачей. Пара рядов большого убытка не принесет, но по
крайней мере я буду точно знать, что человек, который хочет попасть ко мне на
концерт, на него попадет. Сейчас сложнее стало диктовать свои условия, потому
что вообще хуже стало с концертной деятельностью. Многие импресарио рады, когда
в ноль выходят, без убытка.
— Почему так? Народу не до песен?
— Не знаю, но все концертники вам это подтвердят. Причем во всех сегментах
— начиная от интеллектуальных зрелищ до попсы.
— Вы, как я прочитала в вашей книге, довольно поздно узнали, что вышли из
черкесского дворянского рода?
— Да, родители от нас с братом это долго скрывали. Дед по отцу —
Азамат-Гирей Шаов — был репрессирован еще в 1933 году: и за фамилию, и за то,
что служил в Белой армии. Больше его никто не видел. Сохранилась дедова шашка,
которую отец боялся держать в квартире и прятал в подвале дома. В 1970-е подвал
взломали, шашку утащили — боюсь, это мы с братом разболтали, что у нас хранится
такая реликвия. Бабушка после ареста деда осталась одна с детьми, но умудрилась
всем им дать образование. Отец окончил в Харькове политех — он инженер,
конструктор, изобретатель, в партию даже вступил, несмотря на свое
происхождение, но так, для служебного роста. А мама была более идейным
человеком. Ее отец, Адбул-Хамид Шаршенбиевич, — просветитель ногайского народа,
писатель, историк. В Астраханской губернии открыл первые земские школы для
детей бедных скотоводов, преподавал там русский язык. Им же была составлена
новая графическая основа ногайского алфавита — на кириллице. Но потом что-то
там случилось (сегодня мы с братом пытаемся выяснить, что именно), он поднялся
и со всей семьей, с маленькими детьми, переехал в наши края — в Дагестан, в
Карачаево-Черкесию. Думаю, спасался от репрессий. В Астрахани сегодня есть
музей имени деда, каждый год в марте, в день его рождения, проходят
Джанибековские чтения. В следующем году будут памятник открывать на набережной.
Надеюсь, смогу поехать, и детей с собой возьму — пусть посмотрят.
— Вы застали деда в живых?
— Нет. Да и бабушек помню смутно. Нас с братом воспитывали родители. Как
воспитывали? Трудно объяснить на словах… Ну мы с братом видели, что отец
всегда встает, когда в дом заходит человек старше него. И я до сих пор
вскакиваю — где бы ни был. Знали, что гостя надо проводить, не закрывать дверь,
пока он не спустится, а еще лучше с ним на пролет ниже спуститься — я хорошо
запомнил, как мой дядька толкнул меня в спину, сказав: сделай эти десять шагов,
мальчик.
— Когда вы слышите истории про кавказские свадьбы в Москве — со всеми этими
кортежами из «Бентли» и выстрелами в воздух, что думаете про земляков? Почему,
образно говоря, они сегодня не встают, когда входят старшие?
— Я каждый год езжу к себе домой в Карачаево-Черкесию, выбираюсь в Архыз, в
самые отдаленные горные деревни, разговариваю с людьми и каждый раз поражаюсь,
как все изменилось. В Москве просто не представляют себе, что там творится.
Какие законы действуют — местные, неписаные. Чем живут люди. Как развлекается
молодежь. Подавляющее большинство толкует сегодня только о деньгах. Я не
понимаю, как там выживают театры, музеи — никто в них не ходит. Конечно, еще не
вымерла вся интеллигенция, но молодняк уже совсем другой. Они целыми днями
смотрят ТВ-ящик и весь этот яд впитывают — эти сериалы для тупых, ток-шоу про
наших доморощенных звезд вроде Баскова или парикмахера этого, несчастного
фрика. И что потом удивляться, почему они в воздух палят. Это они так говорят:
мы тоже крутые, у нас тоже денег много.
— Вы черкес, ваша жена грузинка из Абхазии. Никогда не слышали в Москве в
свой адрес слова «понаехали»?
— Нет, слава богу. Мы с женой ощущаем себя русскими людьми. И дети
абсолютно русские люди. К счастью и к сожалению. К счастью — потому что я сам
человек русской культуры, к сожалению — потому что о корнях надо помнить,
самоидентификация должна оставаться. Я вырос на Кавказе, там моя родня, там мои
корни, там моя культура, и мне горько, что сегодня в стране набирают силу
антикавказские настроения.
— Думаете, это государственная политика?
— Нет, не думаю. Власти это невыгодно. Другое дело, что государство
проводит тупую в этом отношении политику. Патриотизм — это хорошо, но когда им
начинают размахивать как дубиной — опасно. К объединению наций это не приводит.
— Вы никогда не думали уехать из страны? Ваши концерты за рубежом проходят
с аншлагами.
— И что? Это ни о чем не говорит. В Канаде один пожилой доктор сказал мне:
уезжать надо не тогда, когда тебе что-то не нравится, а когда просто не можешь
оставаться. Когда это связано с физической опасностью для тебя или семьи —
только тогда. Потому что за рубежом ты никогда не будешь своим. Я это прекрасно
понимаю.
— Суровый Лимонов когда-то написал, что комедия и пародия — жанры
умирающего государства. Я-то уверена в обратном: пока смеемся — еще живем. А вы
как думаете?
— Будучи сыном историка, я знаю, что в какую эпоху ни задай русскому
человеку вопрос, как дела в стране (может быть, за исключением конца XIX века),
он ответит: ужас-ужас или просто ужас. Но при этом как-то живем, не умираем и
даже иногда развиваемся. Я природный оптимист. За революцией следует реакция,
но за реакцией — новая революция. Неизбежно. Давайте сам себя процитирую: «И
все ж я твердо заявляю:/ Полно, братцы, хватит ныть!/ Что, нас первый раз
кидают?/ Так ужраться и не жить?/ Завари-ка, жинка, чаю/ Да варенье не забудь,/
Нас клюют, а мы крепчаем,/ Расхлебаем как-нибудь!»