Санкт-Петербург, выстроенный по прихоти царя Петра I посреди болота в устье Невы, чуть более двух веков был столицей Российской империи. Сейчас «питерские», приехавшие в Москву вслед за президентом Владимиром Путиным, заняли командные позиции в чиновничьем аппарате, силовых структурах и госкомпаниях. Тем не менее культурная элита Петербурга не хочет жить в стране, которой руководят их земляки, а мечтает о собственной республике в составе Европейского союза.
«Питерскому сепаратисту место в той же камере»
В Петербурге в июне несколько дней подряд у здания факультета свободных
искусств и наук СПбГУ на Галерной улице, деканом которого работает бывший
министр финансов Алексей Кудрин, стояли люди с флагом России и коллажем —
улыбающийся кудрявый мужчина за решеткой. Так члены недавно созданной писателем
и коммерческим директором «Первого канала в Санкт-Петербурге»
Николаем Стариковым общественной организации «Профсоюз граждан
России» требовали уволить преподавателя истории, политологии и
журналистики Даниила Коцюбинского, потому что тот — сепаратист. Поводом к
пикетам стала его статья «Петербург в XXI столетии — независимое
государство, член Евросоюза». В ней Коцюбинский предлагает петербуржцам
подумать о самостоятельном существовании в виде парламентской республики уже
сейчас, не дожидаясь «форс-мажорных витков истории». Иллюстрацией к
тексту служат сине-белый флаг новой республики и ее карта, включающая в себя
территорию Петербурга и западную часть Ленобласти. От восточной части, где в
том числе находится печально известный моногород Пикалево, преподаватель
предлагает отказаться из-за ее «неразвитости».
«Профсоюз граждан России» статьей был шокирован. В Коцюбинском,
говорят они, все один к одному: он долгое время был членом партии «Яблоко»,
активно возмущается запретом пропаганды гомосексуализма, принятым питерским
парламентом, он «белоленточник» — выступал «за честные
выборы» и был возмущен победой Путина. Критики Коцюбинского написали
заявления в Генпрокуратуру, в следственный комитет и в ФСБ: «Питерскому
сепаратисту место в той же самой камере, где будут сидеть желающие отделить от
России Сибирь или Кавказ». Отправивший заявления в прокуратуру и на
сибирских сепаратистов («Власть» писала о них в N15 от 16 апреля 2012
года) лидер «Профсоюза граждан России» Стариков сравнил разговоры о
самостоятельности в стенах элитарных вузов с пропагандой педофилии и
посоветовал преподавателю искать дорогих адвокатов.
Впрочем, Коцюбинского пока не уволили и на допрос не вызвали. Я встретилась
с ним в Петербурге, когда он ехал кормить домашних животных: мадагаскарских
тараканов, жуков, улитку, двух хищных рыб и дальнего родственника шиншиллы,
название которого я забыла. «По-моему, они решили выслужиться на фоне
общей борьбы с оппозицией — ну, имитации борьбы с имитацией оппозиции,— говорит
о пикетчиках Коцюбинский.— Но тема эта скользкая. Зря они туда полезли. В доме
повешенного о веревке не говорят. О чем угодно, только не о веревке. Россия
развалится через какое-то время, как только с Путиным что-то случится».
«Пулковское время точнее московского»
Коцюбинский, создавший в 90-е годы партию «Свободный Петербург»,
считает, что экономически обосновывать желание отделиться бессмысленно,
особенно в Петербурге, где есть «только амбиции и человеческий капитал»:
«Основным блюдом является, конечно же, региональная гордыня. Желание быть
первым сортом. И недовольство поведением столичного начальства, которое
ущемляет чувство собственного достоинства жителей. В основе регионализма — не
беззубого в стиле «пусть расцветает сто цветов», а такого,
настоящего, «а если что, то отделимся» — лежит ущемленное чувство
собственного достоинства». Он вспоминает Косово, Черногорию, алчущих
независимости от англичан шотландцев, валлонов и фламандцев, которым
«осталось поделить Брюссель», канадский Квебек, где «ждут, чем
закончится шотландская история, и говорят о своих референдумах».
«Во всем мире тренд — регионализация. Чтобы все больше и больше
появлялось флагов на карте мира. А в России модная тема среди осторожных
регионалистов такая: если вы регионам дадите больше полномочий, то они
успокоятся, и федерация будет процветать. Но постимперское пространство
эволюционирует в условиях свободы только в направлении дезинтеграции. Его можно
заморозить, но тогда останавливается развитие, что мы и наблюдаем сейчас. Путин
действительно остановил развал страны, что б ни говорила демагогическая
оппозиция. Он потопил в крови вторую чеченскую независимость, припугнул
регионы, начал назначать губернаторов. Но плата за эту стабильность — отсутствие
развития и мысль о том, что из страны надо сваливать в качестве общего
дискурса. Как только путинская парадигма исчезнет, Россия снова начнет
расползаться. Как только в России случится оттепель, Кавказ снова заявит о
независимости, а в ходе обсуждения выяснится, что вообще никто больше не хочет
подчиняться Москве и продолжать платить ей дань».
Сторонники преобразования Петербурга и Ленобласти в автономную республику с
возможностью дальнейшего самоопределения называют себя ингерманландцами. Это
«практикующие краеведы», ратующие за свободную Ингерманландию — она
же Ингрия, она же Ижерская земля, она же Ижора. Так называлась шведская
провинция, центром которой был предшественник Петербурга — город Ниен (его герб
Коцюбинский предлагает поместить на флаг будущей республики). В середине 1919
года северная часть Ингерманландии провозгласила государственный суверенитет —
республику Северная Ингрия со столицей в деревне Кирьясало. Государственность
Северной Ингрии существовала с июля 1919 по декабрь 1920 года. Для советской
власти эти события стали поводом воспринимать ингерманландцев как
неблагонадежный элемент.
Сейчас желто-синие флаги ингерманландцев вместе с плакатами «Хватит
кормить Москву» и «Пулковское время точнее московского» можно
увидеть на всех оппозиционных митингах и шествиях. А в апреле этого года
полотнище даже вывесили на матче «Зенит» — «Локомотив»:
часть болельщиков питерского клуба разделяют идеи «Свободной Ингрии».
Но в основном идеологи местного сепаратизма — не бизнесмены, как на Дальнем
Востоке, не отставные политики, как на Урале, не молодежь, как в Сибири, а
классическая петербургская интеллигенция свободных 90-х. Ингерманландцы — это
ученые, журналисты, художники, скульпторы.
Каждый, у кого я беру интервью, дарит мне свою книжку — об особом пути
Петербурга, о его роли в балтийском регионе, о московских петербуржцах. Каждый
считает, что Петербург — это не какая-нибудь евразийская Московия, что это одна
из главных европейских столиц и что только ее не хватает в «кольце»
Совета стран Балтии. Каждый вспоминает всероссийский референдум 25 апреля 1993
года, известный по лозунгу сторонников Ельцина «Да-Да-Нет-Да». Тогда
за повышение статуса Санкт-Петербурга до уровня республики в составе России
высказалось 74,6% жителей города. Еще вспоминают, как в заксобрании в начале
2000-х годов обсуждался проект конституции Невского края с двухпалатным
парламентом. Сейчас здесь только грезят о Петербурге, переставшем быть
«дальней факторией российского начальства». Цитируют Вергилия, что,
дескать, империя милость покорным являет и смиряет войною надменных. Сравнивают
Москву с Левиафаном из Ветхого завета, «чудовищем, с которым надо бороться
и побеждать». Конечно, тут же оговариваются, что «никакой метафизики
места нет»: «Если столицу РФ перенести сейчас в Вышний Волочек,
значит, все будем ненавидеть Вышний Волочек». О земляках в правительстве,
президенте и премьере говорят смущенно, «в семье не без урода», и
шутят: «Пока он у нас был, он про права человека рассуждал, про демократию
говорил, а приехал в Москву — и черт знает что из человека полезло».
«Если б Путин с Медведевым не были петербургскими, степень негодования
была бы на порядок сильнее. Очень сильно подкосило развитие петербургской идеи
самостоятельности, что в 1999 году премьером стал Путин,— считает Коцюбинский.—
Я тогда прямо почувствовал — все пропало. Кстати, до Путина к петербуржцам по
всей стране относились с симпатией, сейчас… А я еще в 2003-м писал в статье
«Петербургское покаяние», что когда-нибудь нам придется каяться за Путина.
Меня тогда никто даже не понимал».
«Петербург сейчас — это второй сорт»
Практические претензии к федеральному центру у петербургских сепаратистов
тоже интеллигентские: удушение интеллектуальной жизни города, уничтожение его
архитектурного наследства и неразвитость туристической отрасли.
Санкт-Петербург — регион-донор, деньги здесь водятся. Более того, здесь
есть сбывшаяся мечта многих регионалистов России: юридически зарегистрированная
«Газпромнефть», чьи налоги идут в городской бюджет, хотя свою нефть
компания добывает, разумеется, не в Петербурге и не в Ленобласти (подробнее о
крупнейших налогоплательщиках Санкт-Петербурга см. справку на стр. 14).
Фактически северная столица забирает налоги, которые могли бы доставаться той
же Сибири. Не секрет, что идея перевода крупных налогоплательщиков в родной
город принадлежала именно руководству страны, как и затея с переносом в
Петербург ряда столичных функций и ведомств, в частности Конституционного суда,
знаковых международных встреч вроде саммита G8 или министерских мероприятий
АТЭС и крупнейшего в стране Санкт-Петербургского экономического форума,
«русского Давоса», из-за которого в середине июня в городе невозможно
никуда проехать или снять гостиницу.
Но регионалисты и в свалившихся на город газпромовских деньгах видят минус.
«Вот парадокс. С тех пор как у нас здесь зарегистрировали
«Газпромнефть», город стал быстрее разрушаться. Он приобретает
определенный лоск, но лишается своего главного капитала — архитектуры.
Петербург не может сейчас отстроить свою архитектурную политику. Плохо,
конечно, совсем без денег сидеть, но деньги кинули вместе с невозможностью
влиять на власть»,— говорит Коцюбинский.
Во время губернаторства Валентины Матвиенко в городе снесли более ста
зданий, имеющих, по оценке ЮНЕСКО, историческую ценность. Каноническая панорама
Петербурга, единственного мегаполиса, полностью включенного в список Всемирного
наследия ЮНЕСКО, тоже разрушена: перспективу ломают небоскребы. Строительство
делового центра «Охта» с 400-метровой башней-доминантой как раз на
месте крепости Ниеншанц удалось перенести с набережной Невы в Приморский район.
Сейчас на предназначавшемся для строительства Охтинском мысу остался
огороженный забором котлован. Там в числе прочих объектов археологи нашли
стоянки эпохи неолита и фрагменты древних крепостей. Ингерманландцы настаивают
на создании здесь музея под открытым небом. «Но этим никто не занимается.
Оставили под снегом и дождем, а когда все само разрушится, можно будет строить
что угодно. А ведь у города есть история и до Петра Первого, здесь было
несколько сотен населенных пунктов, включая крупный шведский город Ниен. Но для
петербуржцев память о неимперском Петербурге неактуальна».
Вместе с историческим обликом Петербург теряет статус
«интеллектуальной столицы». «Сейчас Москва всасывает
интеллектуальный ресурс. В Петербурге нет ни одной газеты, которая писала бы на
федеральную тематику и распространялась бы по регионам,— перечисляет
Коцюбинский.— Городской журнал один («Собака».— «Власть»).
Сколько в Москве научных центров, где кормятся политологи, аналитики, те,
которые производят интеллектуальный продукт в качестве основной своей работы?
Интеллектуальная, артистическая, художественная жизнь происходит в придворном
формате, поэтому все сидят в Москве. Конечно, Петербург сейчас — это второй
сорт. Чтоб интеллектуальная жизнь развивалась, должны быть экспертные центры,
молодежные кафе, как в Москве, где будут дискуссии, встречи. Для этого нужна
атмосфера постиндустриального благополучия — в Москве она есть. Паразитически
подпитываемая, потому что вся страна работает на создание такой атмосферы в
отдельно взятом городе».
Писатель и историк Константин Жуков рассказывает, что в 90-е годах в школах
Петербурга активно развивались предметы регионального цикла. Например, историю
Петербурга преподавали с 1-го по 11-й класс. Сам он вел рассчитанный на два
года курс «Санкт-Петербург в русской литературе» со специально
изданным в двух томах учебником-хрестоматией. «Сейчас это все вытеснили,
есть ЕГЭ, от которого зависит поступление в вуз. Поэтому учителю истории сейчас
важнее натаскать ученика на тест, чем рассказывать ему о городе Ниене,— жалеет
Жуков.— Это очень печально, это лишает людей возможности изучать малую родину.
А на самом деле петербурговедение — это такая вещь, на которую можно было
нанизывать изучение биологии, химии и прочего».
Петербургские академики в этом году попытались поднять научный статус
города: они хотят создать самостоятельное академическое отделение,
преобразовать Санкт-Петербургский научный центр РАН в Санкт-Петербургское
отделение РАН. «Именно у нас были созданы первая Академия наук, первый
академический университет и первая академическая гимназия»,— поддержал
председателя президиума научного центра Жореса Алферова губернатор Георгий
Полтавченко. В феврале они вместе подписали обращение к Владимиру Путину. Но в
июне, во время совещания в Минобрнауки, выяснилось, что в федеральном центре
совсем не однозначно отнеслись к такой инициативе. «Признавая заслуги
петербургских ученых, руководство РАН тем не менее отрицательно относится к
идее создания отделений академии, полагая, что такой путь ведет к сепаратизму и
ослаблению головной организации»,— сообщили журналистам в городском
правительстве.
«Для города важна близость к Финляндии»
«Петербург не вписывается в триаду «водка-тройка-балалайка»,
он хороший европейский город»,— говорит ингерманландец, доктор
биологических наук, пресс-секретарь Санкт-Петербургского союза ученых Андрей
Пуговкин. Он с гордостью показывают мне Шведский переулок с консульством Швеции
и ее культурным центром, приход Евангелическо-лютеранской церкви Ингрии,
шведскую церковь Святой Екатерины. Днем раньше единомышленники Пуговкина возили
меня к гранитному памятнику на месте одного из бастионов крепости Ниеншанц на
Неве.
Близость Швеции и Финляндии заметна и в быту: визы петербуржцам выдаются за
день; на Финляндском вокзале все остановки электричек по Ленобласти
продублированы на финском языке; поезд до Хельсинки идет на час быстрее и стоит
в два раза дешевле, чем «Сапсан» до Москвы (40 евро вместо 3500
рублей); пенсионерки на автобусах ездят в Финляндию за рыбой, картошкой и
яйцами, а любители по выходным собирают грибы в приграничных лесах, потому что
финны их не едят.
«Для города важна близость к Финляндии, и попытки провоцировать
конфликты здесь воспринимаются очень негативно»,— Пуговкин приводит в
пример истории с дележом детей в межнациональных браках, «которые
раздувают до федерального уровня». «Или вот вдруг Медведев издает
распоряжение, которое запрещает иностранцам покупать недвижимость в приграничных
зонах. Финляндия может ведь в ответ тоже запретить. При этом финнов, которые
купили квартиры или дома на Карельском перешейке — единицы, а петербуржцев,
купивших коттедж в приграничных районах Финляндии,— тысячи». По словам
представителей посольства Финляндии, в 2011 году граждане РФ приобрели в их
стране 459 объектов недвижимости, в 2010 году — 413. Общая сумма сделок за 2011
год превышает 50 млн евро. «Финская ипотека дешевле российской, и ее
охотно дают, потому что недвижимость все равно остается на их территории. Наш
средний класс охотно покупает там дома, лет пять назад $200 тыс. кредита
хватало на участок и дом»,— говорит Пуговкин.
«Понимаете, люди ведь смотрят на соседей и хотят жить не хуже. А им
говорят — это сепаратизм. У нас тот же туризм из-за этих страхов буксует,—
говорит журналист «Санкт-Петербургских ведомостей» Виктор Николаев.—
Например, Нарва в Эстонии и Иван-город давно пытаются создать единый
туристический регион, и им это не удается. Выборг вместе с финскими Коткой и
Иматрой хотят делать то же самое — безуспешно. Во всем в этом усматривают
сепаратизм. Хотя существует же туристический регион, объединяющий восточное
воеводство Польши, Литвы и гродненскую область Белоруссии. И несмотря на то,
что в Белоруссии тоталитарный строй, общепризнанная диктатура и она не входит в
Евросоюз, они прекрасно развивают этот туристический еврорегион. Везде идет
общая реклама, перекрестное финансирование от европейских грантов, введены
единые туристические стандарты, от стоянок для палаток до хостелов с
обязательным вайфаем. И это фактически отмена границ. Мы выступаем именно за
такую отмену границ, за свободное перемещение хотя бы в рамках приграничного
сотрудничества».
«Москали — это что-то пришлое и очень противное»
В день взятия Бастилии на площади Европы приверженцы европейского пути
развития региона провели «Европейский марш — 2012». 50 человек с
флагами Евросоюза, растяжками «Петербург — в Европу!» и плакатами
вроде «Путин — угроза национальной безопасности всех стран» собрались
в Приморском районе на набережной. Открылся митинг «Марсельезой»,
продолжился лекцией о взятии Бастилии с историческими параллелями, обострился
претензиями полицейских к призывам остановить гомофобию и закончился небольшим
шествием. Ингерманландка журналист Светлана Гаврилина, говорившая с
импровизированной сцены о насущности регионализма и державшая растяжку
«Хватит кормить Москву», объяснила мне, что у многих петербуржцев к
Москве «теплое, даже сочувственное отношение». «Эти жалкие люди
из Москвы привыкли жить в сознании столичного статуса, и вдруг они начинают
понимать, что стали заложниками злого монстра, города, которым они почему-то
гордились. Даже самые умные люди, которые живут в Москве, необычайно
ограниченны. При всех своих ресурсах они оказываются либо невероятно
беспомощными, либо очень наглыми, как только отъезжают в регион. И когда они в
Петербурге сталкиваются с проявлениями того, с чем когда-то сталкивались
русские в независимых странах Балтии, то они теряются. Москвоцентричностью
заражены и некоторые люди в Петербурге — но обычно это дети тех, кто в 70-е
приехал сюда работать по лимиту, ну какое воспитание они могли получить?»
У ингерманландцев в ходу термин «москаль» — синоним
дальневосточного слова «федерал» и сибирского «оккупант».
Петербургские регионалисты определяют его так: «Москаль — это идейный
сторонник политики, начатой в XIV веке московскими князьями и выдвигающей в
качестве высшей цели создание, поддержание и укрепление централизованного
милитаристского государства. Его признаки: как можно более широкие полномочия
верховного правителя; подчинение всей духовной жизни правительственной
регламентации; всеобщая принудительная государственная служба; систематическое
пренебрежение правами личности, а также нравственными и эстетическими
соображениями ради увеличения военно-политической силы государства;
административные запреты и ограничения на культурный и экономический обмен с
внешним миром; высокая доля ресурсов, изымаемых у населения, поступающая в
распоряжение центрального правительства; столица в Москве».
Передразнивая московское «аканье», Гаврилина рассказывает мне,
как в Калининграде дети играют «в войну» между русскими, немцами и
москалями. Русские с немцами то мирятся, то ругаются, а с москалями сражаются и
те и другие. «Москали — это что-то пришлое и очень противное. Но,
понимаете, Калининграду проще, он от этой Москвы отделен несколькими границами.
А Петербург напрямую под давлением этой Москвы. Вокруг себя Москва все соки уже
выпила, маленькие области вокруг нее — это же выжженная земля, где, как уверены
москвичи, живут одни пенсионеры. А у нас еще есть свои силы и свой разум. К
черту этот федеральный центр».
Патриота Ингерманландии Даниила Коцюбинского вскормила неприязнь к
москалям, умноженная на любовь к допетровской истории Ленинградской области.