Наталья КРОФТС

 Об
авторе:

Родилась в г. Херсоне
на Украине. Окончила МГУ в России и Оксфордский университет в Англии. Побывала
более чем в пятидесяти странах, жила на четырёх континентах. Живёт в г. Сидней,
Австралия.

Автор
многочисленных публикаций в русскоязычной прессе: в «Литературной газете», в журналах
«Юность», «Работница», «Новый журнал», «День и ночь», «Австралийская мозаика» и
многих других. Английская поэзия Натальи вошла в четыре британские антологии.
Автор двух поэтических сборников: книга «Осколки» (2010) вошла в коллекцию
библиотеки отделения славистики Оксфорда, а сборник «Поэт эпохи динозавров»
(2012) вошёл в список «65 лучших книг 2012 года» в России.

 

 

* * *

Таврии, земле Херсона и
Херсонеса

 

Черноморские
дали.

Дикий
храп кобылиц.

Звон
отточенной стали.

Кровь.

Я
падаю ниц.

И
на тунике белой –

тёмно-липкий
узор.

Принимай
моё тело,

Херсонесский
простор.

Белокаменный
град мой,

смесь
народов и вер,

я
вернусь. Я обратно

обязательно
вер…

 

Полонянок
уводят

босиком
по стерне

на
чужбину, в неволю.

Крики.

Топот
коней.

Уж
и ноги ослабли,

не
шагнуть мне, хоть вой.

Янычарские
сабли –

над
моей головой.

Я
крещусь троекратно.

Добивай,
изувер…

Я
вернусь. Я обратно

обязательно
вер…

 

Вот
и всё. Докурили.

Чай
допили. Пора.

Расставания,
мили…

Может,
это – игра?

Полсудьбы
– на перроне.

Путь
веревочкой свит.

И –
без всяких ироний:

«Приезжай».
– «Доживи».

О
измученный град мой,

смесь
народов и вер,

я
вернусь. Я обратно

обязательно
в-е-р…

 

 

Второй ковчег

 

По
паре – каждой твари. А мою,

мою-то
пару – да к другому Ною

погнали
на ковчег. И я здесь ною,

визжу,
да вою, да крылами бью…

Ведь
как же так?! Смотрите – всех по паре,

милуются
вокруг другие твари,

а я
гляжу – нелепо, как в кошмаре –

на
пристани, у пирса, на краю

стоит
она. Одна. И пароход

штурмует
разномастнейший народ –

вокруг
толпятся звери, птицы, люди.

…Мы верили, что выживем, что будем

бродить в лугах, не знающих косы,

гулять у моря, что родится сын…

Но вот, меня – сюда, её – туда.

Потоп.
Спасайтесь, звери, – кто как может.

Вода.
Кругом вода. И сушу гложет

с
ума сошедший ливень. Мы – орда,

бегущая,
дрожащая и злая.

Я
ничего не слышу из-за лая,

мычанья,
рёва, ора, стона, воя…

Я
вижу обезумевшего Ноя –

он
рвёт швартовы: прочь, скорее прочь!

Второй
ковчег заглатывает ночь,

и
выживем ли, встретимся когда-то? 

Я
ей кричу – но жуткие раскаты

чудовищного
грома глушат звук.

Она
не слышит. Я её зову –

не
слышит. Я зову – она не слышит!

А
воды поднимаются всё выше…

Надежды
голос тонок. Слишком тонок.

И
волны почерневшие со стоном

накрыли
и Олимп, и Геликон…

 

На
палубе, свернувшись, как котёнок,

дрожит
дракон. Потерянный дракон.

 

 

Карточный домик

 

В
неверном мире на семи ветрах,

где
всё так хрупко – до тоски, до боли,

я
видела, как рассыпались в прах

державы,
корпорации – и доли.

 

В
неверном мире на семи ветрах

мы
– в домиках из карт житейской драмы.

Я
видела, как наступает крах,

и
как слетают вниз тузы и дамы,

 

как
ветер разметал колоду вмиг,

не
соберёшь – по городам и весям,

а
карточный король опять невесел,

и
дамы далеко желанный лик.

 

В
неверном мире на семи ветрах 

всё
хрупко так – до боли, до тоски…

 

…в
который раз проглатываю страх.

Игра
– одна. И ставки высоки.

 

 

***

Я –
жёлтый листик на груди твоей.

Меня
на миг к тебе прибило ветром.

Вот
и конец. И не найти ответа,

зачем
в тиши изнеженного лета

поднялся
ветер и, сорвав с ветвей,

мне
дал на миг прильнуть к груди твоей.

 

 

* * *

Мир
исчез.

Мгновения
скользят.

В
телефон я глупости шепчу.

 

Ум
твердит: «Оставь его. Нельзя».

Сердце
властно требует: «Хочу».

 

Через
стык континентальных плит

я
за сотни вёрст к тебе лечу,

сквозь
«нельзя», которое болит,

к
одному желанному «хочу».

 

И
сомкнувшись так, что не разнять,

не
унять и не остановить,

не
понять запретов, не принять –

пьём
одно кипучее «любить».

 

…Но
уводит прочь моя стезя

от
тебя. Ты куришь. Я молчу.

Глотку
жмёт суровое «нельзя»

веру
потерявшему «хочу».

 

Всё.
Рука пуста. Реванш не взят.

По
закону чести я плачу:

падаю
на остриё «нельзя»

с
выси недоступного «хочу».

 

 

* * *

Непонимаемой быть
встречным

М.
Цветаева

 

В любой из масок – или кож –

ты неизменно безупречна:

спектакль хорош!

Но вдруг замрёшь,

нежданно понятая встречным,

как беспристрастным понятым –

до глубины, без слов и фальши

дрожащих губ, до немоты…

Скорей к нему? Но немо ты

шагнёшь назад – как можно дальше

от беззащитной наготы,

когда – во всём, конечно, прав –

твой гость, не вытирая ноги,

придёт, чтоб разбирать твой нрав,

твои пороки и пороги.

Как театральный критик – строг,

внимателен и беспощаден

он составляет каталог

в тебе живущих ведьм и гадин.

Он справедлив. Отточен слог.

Ему неведомы пристрастье

и со-страдательный залог –

залог любви и сопричастья.

И ты закроешь двери, чтоб

свой собственный спектакль – без судей,

без соглядатаев, без толп

смотреть:

как голову на блюде

несут и, бешено кружа,

в слезах танцует Саломея,

как капли падают с ножа,

как Ева искушает Змея,

как Брут хрипит от боли в такт

ударам, завернувшись в тогу…

 

А критик видел первый акт.

Не более. И слава Богу.