Победителем четвертой ежегодной Премии Пушкинского дома за лучшую изданную на английском языке книгу о России стало исследование профессора истории Кембриджского университета Доминика Ливена «К огню: империя, война и конец царской России».
Победителем четвертой ежегодной Премии Пушкинского дома за лучшую
изданную на английском языке книгу о России стало исследование профессора
истории Кембриджского университета Доминика Ливена «К
огню: империя, война и конец царской России».
Доминик Ливен — известный британский историк, член Британской Академии,
профессор Кембриджского университета и Лондонской Школы экономики и
политических наук, специализирующийся на российской дореволюционной истории и
сравнительной истории империй в Европе. Две книги из его обширной библиографии
– «Российская империя и ее враги» и «Аристократия в Европе
1815-1914» переведены и изданы в России несколько лет назад.
Предки Доминика Ливена (как и его брата Анатоля, также профессора
Кембриджского университета, политолога и историка, занимающегося странами
постсоветского пространства) – эмигрировали в Германию, а затем в Британию из
той самой Российской империи после революции. Его отец – князь Александр Ливен
– в 1960-е годы возглавлял Европейский департамент и Русскую службу Би-Би-Си.
Ливены — старинный аристократический немецкий (ливонский) род, игравший
заметную роль в истории России XVIII—XIX веков.
С истории рода Ливенов обозреватель по вопросам культуры Русской службы
Би-би-си Александр Кан начал разговор с профессором Ливеном.
Старинный род
Доминик Ливен: Наша семья происходит из
мест, которые теперь называются Латвия, хотя этнически латышами они не были.
Если верить легенде, а, по всей видимости, она недалека от истины, происходили
они от ливонцев, ливов – коренного населения тех мест. Но уже где-то в XII веке они
стали частью прибалтийской немецкой аристократии. Затем долгое время эти земли
были под владычеством Швеции, пока в 1721 году Петр Первый не включил их в
состав Российской империи.
Многие Ливены служили в русской армии, моя прапрабабка была гувернанткой
в семье будущего императора Павла Первого и ближайшей подругой императрицы
Марии Федоровны. Все это постепенно превратило нас из тихих прибалтийских
провинциалов в представителей высшего круга русской аристократии. Императорский
дом Романовых осыпал Ливенов титулами, земельными угодьями, наградами и
почестями.
У семьи был огромный дом в центре Петербурга на Большой Морской, хотя
основные земли оставались на территории нынешней Латвии. После революции мой
двоюродный прадед Анатоль был генералом Белой армии, и по окончании гражданской
войны семья эмигрировала – сначала в Баден-Баден, где была семейная вилла. Мой
отец учился во Французском Лицее в Париже, а затем по чистой случайности он
попал в Тринити-колледж в Дублине. Окончил колледж он в 1940 году, сразу после
того, как Франция оказалась оккупирована нацистами. Не случись этого, он,
конечно же, пошел бы служить во французскую армию, так как французом он был
куда большим, чем англичанином. Однако это было уже невозможно, Гитлера и
нацистов он ненавидел, и ему не оставалось ничего иного, как пойти добровольцем
в Британскую армию. Так мы и оказались в Британии.
Нас совершенно не воспитывали в русском духе, хотя отец мой в течение
многих лет сначала непосредственно, а затем опосредованно возглавлял Русскую
службу Би-би-си. Насколько я помню, Русскую службу он возглавил в 1960 году, а
потом стал руководить всем иностранным вещанием Би-би-си и проработал в
корпорации вплоть до ухода на пенсию в 1980 году.
Он свободно говорил по-русски, но у матери моей было намешано множество
кровей – ирландская, французская, еще бог весть какая, родилась она в Индии,
говорила кроме английского по-французски, по-немецки и по-итальянски, а вот
русского не знала. Так что в доме по-русски не говорили, и русскими мы себя не
ощущали. Хотя у нас был целый круг пожилых русских родственников, многие из
которых были прелюбопытными персонажами, и какое-то русское очарование в нашем детстве
постоянно присутствовало. Даже в моем поколении, не говоря уже о людях моложе,
практически не осталось потомков первой русской эмиграции, которые сохранили бы
русский язык.
Связь с Россией
Александр Кан: Однако это ваше русское
происхождение, и тот факт, что ваш отец работал на Русской службе Би-би-си, не
могли не повлиять на ваши и вашего брата Анатоля профессиональные интересы?
ДЛ: Безусловно, повлияли. Моя двоюродная бабка умерла здесь, в Лондоне, в
возрасте 96 лет, когда мне уже было хорошо за 20, и я прекрасно ее помню. Так
как я учил немецкий и русский и интересовался историей, то я был у нее
любимчиком, и она охотно и с удовольствием рассказывала мне о старых
дореволюционных временах.
АК: А у вас, собственно, когда и как пробудился профессиональный интерес к
истории России?
ДЛ: Наверное, уже в университете. Поступив на исторический факультет, а
понял, что неизбежно буду заниматься историей России. Но серьезно я занялся
этим уже после университета, когда понял, что дипломата из меня не получится,
поступил в аспирантуру и серьезно начал заниматься научной работой. Я год
проработал в Форин-офисе, затем год провел в Америке в Гарвардском
университете, и уже в 1975 году начал писать диссертацию по русской истории.
АК: А когда вы начали учить русский язык и учились ли в России?
ДЛ: Русский язык я начал учить еще в Гарварде, но главная моя школа была в
1976-77 годах, когда я провел год, работая в архивах в Ленинграде и Москве.
АК: В русской истории ваши интересы не сосредоточены на одной теме, хотя
большая часть ваших книг посвящена последнему периоду Российской империи.
Разброс достаточно широкий – от наполеоновских войн до Николая Второго. Обычно
историки специализируются на какой-то довольно узкой теме.
ДЛ: Да, вы правы, моя главная тема, которой посвящена и эта последняя
книга, – завершающий период истории Российской империи. Но действительно, я
обращался и к периоду веком ранее и написал книгу об участии России в
наполеоновских войнах. Но есть у меня и книги, уходящие еще дальше от моей
главной темы. Есть книга, в которой я провожу сравнительный анализ русской,
немецкой и английской аристократии XIX века, сейчас я пишу книгу об
империях в целом, так что мне нравится это сочетание двух подходов –
узкоспециализированного и более широкого, который позволяет понять, как Россия
вписывается в общемировой контекст.
Первая мировая
АК: Поговорим, наконец, о книге, получившей престижную награду Пушкинского
дома. Это не первая ваша крупная работа о Первой мировой войне. Известно, что в
Британии к этой войне относятся с огромным интересом и почтением, называют ее
Великой. В Советском Союзе и в России интерес к ней куда меньше, она как-то
традиционно оказывается в тени Второй мировой войны, которую всегда называли и
по-прежнему называют Великой Отечественной. Не является ли ваша работа желанием
как-то исправить этот дисбаланс?
ДЛ: Действительно, в России – а книга сейчас переводится на русский язык –
она сможет, надеюсь, как-то пробудить интерес к важнейшему периоду, который на
самом деле почти игнорировался советской и российской историографией на
протяжении всего ХХ века. Однако следует сказать, что в последние три-четыре
года ситуация меняется. Появилось несколько памятников, в том числе и в Москве,
солдатам, погибшим в Первую мировую. Вышло много книг, научных исследований, и,
хотя действительно в советские годы в обществе в целом память об этой войне
нарочито подавлялась и замалчивалась, в профессиональном историческом
сообществе дело обстояло не так. Что же касается англоязычной аудитории – а
книга все-таки вышла сначала на английском языке, – то она во многом спорит с
общепринятой здесь версией войны, которую Британия и Франция вели с Германией
на Западном фронте. Я же убежден, что это была в первую очередь война в
Восточной Европе и, только рассматривая истоки войны с российского угла зрения,
начинаешь понимать ее подлинную природу. Поэтому книга эта окажется во многом
открытием и для западной аудитории.
АК: За вот уже почти столетие, прошедшее со времен большевистского
переворота в 1917 году, самые лучшие умы ломали себе голову, пытаясь понять,
где же была та точка невозврата в предреволюционной истории России, которая
сделала этот переворот неизбежным. Выдвигались самые разные теории – от
половинчатого манифеста 1905 года до личностного распада в императорской семье,
связанного со зловещей фигурой Распутина. В аннотации к вашей книге пишется,
что «Объявленная царским правительством в июле 1914 года всеобщая
мобилизация стала одним из самых катастрофических решений в истории бурного ХХ
века». То есть всему виной решение царского правительства вступить в
войну?
ДЛ: Нет, это, конечно же, упрощение, и революция 1917 года имеет множество
очень сложных и очень глубоких причин. Моя мысль сводится к тому, что
международный контекст был чрезвычайно важен в том, как развивалась и
разворачивалась революция. Действительно, российская монархия могла пасть еще
зимой 1905-1906 года, и уже тогда к власти могла прийти некая левая диктатура
эсеровско-большевистского толка. Другое дело, что она вряд ли долго удержалась
бы, так как в отсутствие общеевропейской войны внешнее вмешательство было бы куда
более эффективным. Во время же войны Германия делала все возможное, чтобы
вмешаться во внутрироссийские события на стороне революции – с ее точки зрения,
это вмешательство было вполне законным и обоснованным, так как оно подрывало
военную мощь России. В мирное же время именно германская армия оказалась бы на
острие куда более решительной и куда более эффективной иностранной интервенции
в Россию. И очень многое пошло бы принципиально иным путем.
Открытия и уроки
АК: Расскажите о работе в российских архивах. Вам ведь доводилось работать
там еще в советские годы, потом наступила пора свободы 90-х. Как сейчас?
Чувствуются ли какие-то изменения по сравнению с недавним периодом?
ДЛ: В советские годы если ты, как я, оказывался там по программе
студенческого обмена, то ты получал доступ к работе в архивах, за исключением –
очень значимым исключением — архивов МИДа и министерства обороны. Поэтому в тот
период вся работа была сосредоточена во внутренних архивах Москвы и Ленинграда.
В 1991 году произошел радикальный прорыв – мидовские и военные архивы стали
открыты для иностранцев, и, конечно же, работа значительно облегчилась и
улучшилась. Недавно архив МИДа вновь закрыли, но не по политическим причинам, а
по техническим – здание просело в результате строительства очередной ветки
московского метро. Обещают, что оно откроется уже в этом году. Будем надеяться.
Но отношение ко мне там было прекрасным, и я сумел найти огромное количество
интереснейших и важнейших документов.
АК: Какие самые интересные открытия вам удалось сделать в процессе работы
над книгой?
ДЛ: Об этом лучше спросить, наверное, кого-нибудь другого. Но мне
представляется, что в этой книге есть два интересных момента. Во-первых,
рассматривая войну с точки зрения империй, и в первую очередь восточно-европейских
империй, мне удалось, как мне кажется, привнести новое, во всяком случае для
англоязычной историографии, понимание войны. И во-вторых, полученный мною
доступ к обширному корпусу хранящихся в российских архивах документов позволил
внести существенные фактологические поправки в наше знание ключевых моментов
войны. В том числе и то, какой виделась будущая европейская война российскому
правительству и российскому военному руководству в период до 1914 года. Это мне
представляется и очень интересным, и очень важным.
АК: С начала Первой мировой войны прошло более века, и вековой ее юбилей в
2014 году вновь побудил обратиться к этой теме. Юбилей совпал с началом нового
этапа резкого геополитического противостояния в Европе, что заставило многих
говорить об актуальности уроков Первой мировой для современной политики – тем
более что в эпицентре этого противостояния вновь оказалась Россия. Что вы
можете сказать об этой актуальности?
ДЛ: Ну что же, самые очевидные уроки войны звучат предельно банально, что,
впрочем нисколько не снижает их важности. До 1914 года Европа развивалась
бурными темпами. Экономическое благосостояние, уровень образования и
медицинского обслуживания – все это стремительно росло и совершенствовалось.
Перспективы на будущее выглядели необычайно радужными, и они оказались
абсолютны повержены, уничтожены войной. Без Первой мировой войны в Германии у
власти не оказался бы Гитлер, и я сильно сомневаюсь, что и в России власть
сумел бы захватить и удержать такой человек, как Сталин. Поэтому первый и главный
урок того времени для нас состоит в том, как избежать повторения подобного
кошмара. И нам ни в коем случае не следует пребывать в уверенности, что
повторение его невозможно. Быть может, не в Европе, а в Восточной Азии. Но те
же составляющие, что привели к краху европейского миропорядка в 1914 году,
существуют в международной политике и сегодня. Поэтому главное, чем мы должны
руководствоваться – это осторожность. Ничто не может быть хуже, чем начало
новой глобальной войны.
АК: Ну и заключительный вопрос, на более легкую и приятную тему. Недавно
выпущенный Би-би-си шестисерийный фильм «Война и мир» вызвал огромный
интерес не только в Британии, но и в России. Вы работали на фильме историческим
консультантом. Как проходила эта работа?
ДЛ: О, я получил от этого огромное удовольствие! Разумеется, телесериал,
даже основанный на великом романе Толстого, – не история. Поэтому роль моя
заключалась в том, чтобы помочь его создателям избежать уж очень вопиющих
исторических несуразностей. Я консультировал их по самому широкому спектру
вопросов – от деталей военной формы российских солдат и офицеров и
взаиморасположения армий в важнейших сражениях до манер, этикета и кухни в
российском аристократическом обществе начала XIX века. Мне это все было ужасно
интересно!
АК: Ну и, посмотрев получившийся фильм, что вы можете сказать: как у них
получилось? Следовали ли они всем вашим советам и рекомендациям?
ДЛ: Нет, конечно! Да они и не должны были всему следовать. Ведь, в конце
концов, делали они не исторический документальный фильм, а телесериал. И
учитывая, что работали они для современной огромной глобальной аудитории, по
большей части не способной и не желающей следовать за столь долгим развитием
сюжета – ведь здесь было всего шесть серий, в противовес предыдущей экранизации
Би-би-си, состоявшей из двадцати шести – авторам фильма, конечно же,
приходилось идти на всевозможные компромиссы. Но в целом со своей задачей они
справились, я считаю, очень хорошо!