В 1970 году Владимир Набоков согласился дать интервью израильской журналистке Нурит Берецки, сотруднице крупнейшей ежедневной газеты Израиля «Маарив» («вечерняя молитва» — ивр.), где оно в итоге и было опубликовано. Свои вопросы Берецки направила в письме от 5 января, в котором призналась, что сочинять их было совсем непросто. Ответы она получила тоже в письменном виде; правда, Набоков передал их лично: 19 января они встретились в Монтрё (Швейцария), где провели, беседуя и обсуждая его ответы, около двух часов.
Неизвестное интервью Владимира
Набокова
В 1970 году Владимир Набоков
согласился дать интервью израильской журналистке Нурит Берецки, сотруднице
крупнейшей ежедневной газеты Израиля «Маарив» («вечерняя молитва» — ивр.), где
оно в итоге и было опубликовано. Свои вопросы Берецки направила в письме от 5
января, в котором призналась, что сочинять их было совсем непросто. Ответы она
получила тоже в письменном виде; правда, Набоков передал их лично: 19 января
они встретились в Монтрё (Швейцария), где провели, беседуя и обсуждая его
ответы, около двух часов.
Владимир Набоков не стал включать
интервью с Берецки в свой сборник «Твердые суждения» (Strong Opinions, 1973),
однако все это время оно хранилось в архиве писателя в Коллекции Берга
Нью-Йоркской публичной библиотеки. Впервые на английском языке материал вышел
13 февраля 2015 года в журнале Nabokov Online
Journal. Главный редактор Набоковского журнала, набоковед Юрий Левинг любезно предоставил «Медузе» оригинал
интервью, никогда не публиковавшегося на русском языке. «Медуза» публикует его
перевод, а также беседу Юрия Левинга с журналисткой Нурит Берецки (состоялась в
2014 году), поделившейся своими воспоминаниями о встрече с Набоковым и его
женой Верой в Монтрё.
Интервью
Владимира Набокова журналистке Нурит Берецки
— Почему вы живете в Швейцарии?
— Мне здесь комфортно. Мне нравятся
горы и отели. Я терпеть не могу забастовки и хулиганов.
— Вы все еще чувствуете себя в
изгнании?
— Искусство — это изгнание. Ребенком
в России я чувствовал себя чужим среди других детей. Я защищал ворота, когда мы
играли в футбол, а все вратари — изгнанники.
— Может ли чужая страна стать
Родиной?
— Америка, моя приемная страна,
ближе всего моим представлениям о доме.
— Беженец — человек, у которого нет
корней?
— Отсутствие корней менее важно, чем
дозволенная возможность расти и цвести в полной — и очень приятной — пустоте.
— На каком языке вы думаете,
считаете и видите сны?
— Ни на одном не думаю. Я мыслю
образами, и тут же всплывают сподручные короткие словесные формулы на одном из
трех языков, которыми я владею, вроде «damn those trucks» или «espce de
crtin». А вижу сны и веду подсчеты я обычно по-русски.
— В чем разница между тем, как вы
пишете на русском и на английском? Вы будете снова писать по-русски?
— В своей прозе и поэзии за более
чем полувека я продемонстрировал немало примеров этой разницы — как
завуалированных, так и художественно выраженных, вот пусть ученые исследуют. Я
по-прежнему делаю русские переводы (например, «Лолита») и иногда пишу стихи.
— Почему вы пишете? Сам процесс для
вас — это радость или страдание?
— Когда я пишу, я в высшей степени
равнодушен к историческим, гуманистическим, религиозным, социальным и
образовательным темам — поэтому не могу сказать, почему я это делаю. Что
касается страдания и радости, мне нечего добавить после Флобера, который уже
написал об этом в своих письмах.
— Как сильно вас захватывают
персонажи, пока вы пишете? Вы продолжаете размышлять о них уже после того, как
опубликована книга?
— Я подозреваю, что интерес Бога к
Адаму и Еве был не слишком искренним и не слишком продолжительным, несмотря на
удачный, в целом, результат от действительно изумительной работы. Я тоже
абсолютно отстранен от своих героев и во время работы, и после.
— Как бы вы хотели, чтобы читали
ваши книги? Вы думаете о своих читателях?
— Я не жд