Нобелевская премия по экономике второй год подряд достается американцам: на
этот раз ученым Юджину Фаме, Ларсу Питеру Хансену и Роберту Шиллеру — за анализ
изменения цен на акции и облигации в долгосрочной перспективе. За 64 года
вручения премии ее лауреатами стали 55 граждан США — и только один россиянин.
В заявлении Королевской Шведской академии наук говорится, что благодаря
работам нынешних лауреатов, экономисты научились прогнозировать, сколько будут
стоить активы через несколько лет.
Эти изыскания, констатируют академики, могут показаться одновременно
удивительными и противоречивыми, однако они проверены временем: первые статьи
на эту тему были опубликованы еще в 1960-х годах.
Впрочем, многие считают противоречивым само существование Нобелевской
премии по экономике. Во-первых, сам Альфред Нобель такой премии в своем
завещании не предусматривал, а учредил ее Банк Швеции в 1968 году.
Во-вторых, ученые неоднозначно воспринимают явное преобладание американцев среди
лауреатов (55 из 74). Неужели вся экономическая наука создается только в США?
Наконец, до сих пор некоторые считают экономику наукой не в полном смысле
этого слова. Если в математике, физике или химии можно говорить о точности, то
экономическое прогнозирование чаще похоже на прогноз погоды.
Присутствие на грани отсутствия
Еще один аспект, который традиционно обсуждается в России в разгар вручения
Нобелевских премий, — это вероятность награждения российских ученых.
Если среди лауреатов по физике, к примеру, насчитывается восемь россиян (в
том числе и советские ученые), то «нобелевский экономист» у России
только один — Леонид Канторович, получивший премию в 1975 году за «вклад в
теорию оптимального распределения ресурсов».
У такого слабого присутствия (граничащего с отсутствием) российских
экономистов в нобелевском «табеле о рангах», есть и объективные, и
субъективные причины, считают опрошенные Би-би-си эксперты.
К объективным относят общий упадок экономической науки в советские годы,
обусловленный жесткими иlеологическими рамками, в которых она была вынуждена
существовать.
«Мы строили свои исследования на основе всевозможных
марксистско-ленинских догм — то есть теорий, которые были актуальны еще в конце
XIX — начале XX века», — говорит Валерий Миронов, главный экономист Центра
развития Высшей школы экономики.
«Премия Канторовича, например, была связана с чистой математикой: там
не требовалась идеология, а был необходим лишь грамотный инструментарий,
который в СССР разработали достаточно хорошо», — говорит ученый.
Английский как препятствие
Другой очевидный фактор — доминирование Америки в мировой экономике,
длящееся уже несколько десятилетий.
«С конца 60-х годов это доминирование стало, по сути,
безальтернативным. Естественно, и экономическая теория стала определяться
американской школой», — считает директор Института экономики РАН Руслан
Гринберг.
Он добавляет, что Россия всего 25 лет живет в состоянии глобальной
конкуренции, но сейчас намечается рывок в сфере экономического знания: «В
скором времени мы приблизимся к тому, чтобы претендовать на Нобелевские премии
в экономике».
Немаловажным фактором, мешающим получать международные премии и
фигурировать в списке цитируемых ученых, являются непростые отношения
российских экономистов с английским языком.
«Вот я, например, устно изъясняюсь по-английски, но писать
по-английски не могу. И значит, мне надо с чьей-то помощью переводить
тексты», — сетует Руслан Гринберг.
«Молодые наши экономисты уже могут сами писать по-английски, но у них
нет опыта, не набита рука в методологии, им нечего писать, — рассуждает Валерий
Миронов. — А старшее поколение экономистов вынуждено полагаться на
переводчиков, которые не всегда переводят на должном уровне».
Поддержка коллег
Впрочем, некоторые видят в редкости присуждения премий россиянам и
субъективные факторы.
Так, президент Международного информационного нобелевского центра Вячеслав
Тютюнник, посвятивший «нобелистике» всю жизнь, уверен, что
определенная вина лежит и на самих российских ученых.
«Чтобы получить премию, нужно, чтобы тебя выдвинули. Нобелевские
комитеты любят, когда ученого выдвигают его соотечественники. Поэтому если мы
хотим, чтобы у нас были лауреаты по экономике, мы должны сами выдвигать своих
экономистов», — говорит он.
Каждый год, приблизительно за 11 месяцев до вручения премии, из Швеции во
все концы мира рассылается 2000 бюллетеней — анкет, в которых виднейшим ученым
разных стран предлагается оценить своих коллег и выдвинуть их на Нобелевскую
премию.
В советские времена таких анкет российским ученым присылалось много,
рассказывает Вячеслав Тютюнник. Сейчас меньше, но они по-прежнему присылаются.
«Хотя это и секретные данные, но по моим сведениям, наши ученые
выдвигают, как правило, иностранцев. Это особенности нашего менталитета. У нас
же как: если я занимаюсь какой-то проблемой, то я выдающийся ученый, а все
остальные слабаки. Надо ценить и поддерживать своих коллег», — считает
ученый.
Сейчас, по его подсчетам, Россия занимает седьмое место в мире по числу
нобелевских лауреатов. С одной стороны, это число можно увеличить. Но с другой
стороны, это место вполне соответствует, по его мнению, вкладу России в мировую
науку.
«Проанализировав истории всех восьмисот с лишним лауреатов Нобелевской
премии, я не сомневаюсь, что это мощнейшее явление XX века. Это некий
культурный объединяющий феномен. То, что создали нобелевские лауреаты, — это
квинтэссенция современной мысли и перспектив ее развития. Наше седьмое место в
этом неформальном зачете — справедливое. Кроме того, не стоит забывать, что
выходцев из России в списке гораздо больше, чем исключительно российских
граждан», — говорит он.
Мнение
Если раньше экономические теории создавались на основе практической жизни,
то сейчас наоборот: наблюдается гипертрофированная «матемонизация»,
уклон в эконометрические модели и так далее. Такова мода, которая диктуется
сегодня американской экономической школой.
Экономические модели все меньше имеют отношения к действительности:
напротив, они сами пытаются стать действительностью. В итоге премии даются за
слегка виртуальную экономику, в то время как современный мир требует новой
парадигмы, новой экономической доктрины.
Мне кажется, что если 20 лет назад умерла одна утопия – утопия плановой
экономики, то сейчас мы, возможно, наблюдаем смерть другой утопии – утопии
свободного рынка.
Руслан Гринберг, директор Института экономики РАН