Влиятельная фигура 90-х — о конце
нефтяной эпохи, династии «Борисовичей» и высшей точке своей судьбы
<!—
[if gte vml 1]>
<!—
[if !vml]
—>
<!—
[endif]
—>
Бывает так, что публичный жест
выводит на свет человека, до этого годами находящегося вне сферы внимания. Из
частного пространства является личность, в которую есть смысл пристально
вглядеться. Персонаж умный, цельный, многоопытный, чья бурная биография полна,
казалось бы, взаимоисключающих событий. Физик, работавший над проблемами прогнозирования
горных ударов в самых глубоких шахтах России, а затем оказавшийся в еще более
глубокой «шахте» — администрации президента. Участник демократического
движения, неожиданно для многих ставший главой московского КГБ; игрок
государственной элиты первого призыва и автор документальных сценариев, главный
из которых — об апостоле Павле. Среди наград особо ценит орден Мужества за
операцию по освобождению захваченного самолета в Махачкале (никто из заложников
не пострадал).
Недавний уход Евгения Савостьянова
из Общественного совета при Минкульте РФ и с поста главы Координационного
совета по защите интеллектуальной собственности — всего лишь один из многих
неординарных, внесистемных его поступков. Разговором с ним начинаем новую
рубрику «Новой» — «Человек со свойствами».
— Вы были частью элиты предыдущего
правления; чем различаются прежняя элита и нынешняя?
— Нынешняя прагматичнее. Ее лидеры и
фигуранты не забывают о личном благосостоянии. То поколение было по большей
части лишено этой мысли. Даже Гайдар не стяжал ничего особенного.
— Для меня загадка: как вы, имея за
плечами науку и первые опыты демократического движения, решились пойти работать
в органы, в ГБ, такую скомпрометированную, такую ненавидимую систему?
— Вот так сложилось! В августе
91-го, сразу после путча, пришлось лететь в Швейцарию на философский семинар,
который организовал сын миллиардера Пола Гетти, Пол-младший, музыкант и
философ. Прилетаю в Сен-Мориц, семинар рассчитан на 5—6 дней, выходим на
кофе-брейк в отеле, шикарное место, продолжаем какие-то умные разговоры… Смотрю
вниз, а на втором этаже, в солярии лежит в шезлонге дама топлес и неторопливо
смазывает себя кремом от загара. И все время, что длится кофе-брейк (больше
часа), она мажет и мажет. И я думаю: «Какой идиотизм! В Москве такие события, а
тут женщины часами мажут себя кремом!» Тут же прерываю командировку и
возвращаюсь в Москву. В аэропорту меня встречает Вася Шахновский, ныне беглый,
и говорит: «Жень, ты знаешь что-нибудь о себе?» Я говорю: «Нет!» — «Давай сядь! Тебя ГХ представил к назначению
на должность председателя московского КГБ». Тут я понял: Вася прав, сесть
действительно надо. Пошел к Попову: «Гавриил Харитонович, вы что?!» А он как
психанет: «Вот вы все такие! Руки пачкать не хотите…»
И я согласился.
— Интересно было?
— Очень. Когда я пришел, ситуация
была тяжелой. Эти люди проиграли главное дело своей жизни. Ведь в истории КГБ
было три большие задачи, которые следовало решить во что бы то ни стало.
Первое: предупредить о нападении на Советский Союз. Они с этой задачей не
справились. Известно, что на одну записку о готовящемся нападении шло 20 о том,
что никакого нападения не будет. Сталин не поверил Зорге, потому что он был
известен как человек, который продавал в Токио секреты и тем, и другим, создал
международную биржу секретных новостей. Вторая задача: снабдить страну
технологией изготовления ядерной и водородной бомбы. Она была выполнена со
150-процентным успехом.
И третье: защитить советский строй.
И тут случился провал, и сотрудники отчетливо понимали, что новая власть их
явно не любит.
Но эти люди рисковали своими
жизнями, когда отказались выступить против демократов в 1991 году, им угрожали
расстрелом, но московское управление КГБ, группа «Альфа» и спецназ ГРУ в мирных
людей стрелять отказались. В общем, надо было заново выстроить управление
системой в условиях глубочайшего психологического кризиса. И кому? Мне, чужаку,
которого поначалу восприняли с колоссальным недоверием (впрочем, взаимным).
Это стало меняться только в общей
работе, в частности, когда я отказался открывать московские архивные агентурные
материалы. На федеральном уровне они были открыты, а я сказал: «Не надо».
— А почему вы отказались?
— Потому что вопрос стоял так: либо
разгонять систему в целом (а это в первую очередь агентура), либо переориентировать
ее на новые задачи.
— Архив — это была бомба?
— Ну конечно! Скажем, меня вдруг
резко полюбили деятели культуры и искусства. Это был поток выдающихся людей,
которые боялись, что сейчас, в новой обстановке, всплывет их теневая
деятельность. Они приходили ко мне закрыть свои агентурные дела.
— Были осведомителями?!
— Да.
— А не сделали ли вы тогда роковую
ошибку?
— Не знаю. Я много раз думал об
этом. Мучительная история. Не знаю правильного ответа.
— Что вам, человеку из науки,
помогало справиться с такой работой?
— Привычка к аналитике. Там шел
огромный поток информации, и надо было оценивать и принимать решения.
— На каком посту вы чувствовали себя
увереннее? Там или в президентской администрации?
— Масштаб совершенно другой. В
администрации нам 2 года приходилось имитировать наличие в России президента. И
это было по-настоящему трудно.
В 96-м году у Ельцина была операция
на сердце. Спецуказом он создал штаб по обеспечению безопасности страны. Во
главе штаба Ельцин поставил меня. Формально по этому указу Черномырдин был у
меня в подчинении, я должен был ядерный чемоданчик у Виктора Степановича
отнять. А штаб был развернут в больнице. Я позвонил Черномырдину и говорю:
«Подъезжайте, чайку попьем, обсудим, как выходить из ситуации». Черномырдин
приезжает, офицеры с чемоданчиком при нем. Мы садимся: он, Ренат Акчурин,
который делал операцию, я — с чайком и не только, — разговариваем до самого
утра. Как только Ельцин открыл глаза, он сразу произнес: «Указ!» — «Борис Николаевич, вы же себя еще неважно
чувствуете…» — «Указ!» То есть указ о
возвращении себе всех полномочий. И история с чемоданчиком была закрыта.
— Часто приходилось решать вопросы
за «чаем»?
— Часто. Но не всегда конструктивно.
Например, в 96-м году Березовский и Гусинский пришли ко мне на Старую площадь,
тоже пьем чай, я говорю: «Слушайте, ребята, вы сейчас на вершине, Борис
Николаевич вам всем обязан. Было бы очень правильно, если бы вы наконец
выстроили справедливые правила игры для всего бизнеса». Отвечают: «Жень, да
пошел ты! Мы не для того вкладывались, чтобы с кем-то делиться…» Тактически они
были очень умные ребята, а стратегически — очень ограниченные.
— Эпоха влияния олигархов
закончилась быстро. Виден ли финал эпохи богатейшей бюрократии?
— Трудно сказать. Если цена нефти
будет долгое время на нынешнем уровне, модель административного распределения
национальных богатств потерпит крах. Дальнейшее развитие страны за счет
перераспределения рент — невозможно. Чтобы двигаться вперед, нужен отказ от
всевластия государства, конкуренция по всей вертикали «общественная
жизнь—экономика—политика», люди в стране должны зарабатывать большие деньги
трудом, а не доступом к государственным ресурсам. А если снова польются
нефтедоллары, снова можно будет спать, пока «петух не клюнет», тогда через
десяток лет — полный развал национальной экономики, распад страны.
— Но разве есть предпосылки для
метаморфозы — общества, власти и президента, о котором вы же мне и сказали, что
он — пожизненный?
— Если взять современный мир в
целом, в нем осталось очень немного государств с пожизненным управлением. И так
называемые «цветные революции» возникают именно в этих странах. Для движения
вперед жизнь сегодня требует регулярного обновления власти. Конечно, это
неприятно и болезненно ощущать тем, кто не включает перемены в свой жизненный
график. В 80-х я придумал термин «геронтологическая, макабрическая демократия»,
ротация высших кадров тогда определялась факторами сугубо возрастными. И
тогдашняя пожизненная стабильность скоро обернулась потрясениями.
Что касается предпосылок к
метаморфозам — они есть. Наверху понимают: «Так жить нельзя». Но реальные
действия прямо противоречат тому, чего требуют эти самые метаморфозы. Вместо
свободной конкуренции — бизнес для «своих». Сомнительные судебные решения. А
теперь еще — и внешнеполитические решения, отсекающие Россию от мировых
финансовых и технологических рынков.
Сегодня у нас молодая относительно
власть (по возрасту, не по стажу), но за прошедшие 30 лет мы так и не смогли
решить проблему хотя бы технологической модернизации и диверсификации
экономики: мы — технологически очень отсталая страна. Сейчас, в условиях
санкций, мы возвращаемся к этой проблеме, планируя много заимствовать у Китая —
страны, в памяти которой исторические претензии по Дальнему Востоку и по
Монголии. И пониманием, что у нас теперь нет выбора. Но китайцы имеют
совершенно иной менталитет: в истории у Китая союзников никогда не было, только
партнеры. У них другой метроном. Еще Чингисхан говорил, что время всегда
работает на китайцев и всегда будет работать на них.
— В советские времена у славной
тогда «Литгазеты« была рубрика «Если бы директором был я…» Так вот, если бы вы
все же стали президентом, какой план осуществили бы для Родины?
— Все «просто»: первое и главное —
медицина и образование.
В свое время я был лоббистом проекта
образовательного телевидения. Идея заключалась в том, чтобы любые мальчик и
девочка, где бы они ни жили, могли получать доступ к лучшим образовательным
программам.
А наша проблема не только в
образовании как таковом, но и в возможности его реализации. Скажем, революция в
Тунисе прямо связана с тем, что в стране было очень много людей с высшим
образованием и очень незначительные возможности его использовать. Это был бунт
молодежи ХХI века, которая вынуждена жить в условиях феодального общества.
Второе — условия для развития
предпринимательской деятельности. Стабильные налоги, ускоренная амортизация,
абсолютная защищенность от любых неправомерных посягательств — государственных,
бандитских, коррупционных; открытость внешнего рынка, возможность привлечения
дешевых денег. Все эти проблемы достаточно очевидны…
— Так почему же за 14 лет правления
одного человека они так и не решены?
— Причин — несколько. Монополизация
экономики и общественной жизни государством, что, между прочим, в условиях
растущих цен и частично заимствованных на Западе технологий привело к самому
благополучному периоду в истории нашего народа, такой «идеальный штиль». Почти
по Ленину: «Каждая кухарка может управлять государством при 100 долларах за
баррель». Но обратной стороной времен благополучия стала «голландская болезнь».
Она возникает с притоком больших денег в один из секторов экономики, в ущерб
всем остальным. В Голландии это началось с открытием газонефтяных месторождений
Северного моря — Гронингена и других, когда в страну полились деньги, которые
стали выметать все виды бизнеса.
Меня сын недавно спросил: «Как ты
считаешь, кто эти люди, которые ездят по Москве на «поршах», «майбахах»?» Я
ответил: «Процентов десять — те, кто своим интеллектом заработал себе такое
право. Остальные — те, кто присосался к государственной кормушке. И бандиты».
Знаменитая формула «От трудов праведных не наживешь палат каменных» в условиях
«голландской болезни» проявляется особенно наглядно.
— Но Голландия-то справилась?
— Да, они быстро поняли, что эти
деньги надо использовать для развития. А мы остаемся заложниками выбора,
сделанного еще в середине 60-х годов в Советском Союзе. Когда были открыты
месторождения Западной Сибири — Самотлор, Березовское, в ЦК и Совмине
обсуждался вопрос, что делать: с одной стороны, колоссальный потенциал, с
другой — нужны огромные деньги для его освоения. Было два варианта. Первый:
осваивать умеренно, для себя. Второй: вложить деньги в освоение, в
строительство труб, инфраструктуру, НПЗ, газоочистку и подсадить Европу на
зависимость от наших углеводородов.
И был избран второй вариант. С этого
момента Россия села на нефтяную и газовую иглу, Европа тоже стала подсаживаться
на долгосрочные поставки Советского Союза. В итоге у нас оказалось две развитые
отрасли — нефтяная и военная, от которых зависело все остальное.
— Ну и как нам теперь быть?! Если
нефть давно стала кровью в жилах российской экономики?
— А если не навечно? В прошлом году
представитель компании «Локхид-Мартин» объявил о том, что в декабре года
нынешнего компания предъявит миру работающую модель компактного термоядерного
реактора размером с грузовик мощностью 100 мегаватт. И, если это не «утка»,
начнется завершение углеводородной эры.
— Что это означает для мира?
— Возврат, могу предположить, во
времена Ойкумены. Останутся цивилизованные сообщества вокруг Средиземного моря,
к ним добавится Америка, Австралия, Япония, Китай, а остальной мир начнет
выпадать из системы экономических отношений.
— Но что может заменить нефть для
России?
— Труд. Если учесть, что человек —
тоже углеводород своего рода, то речь идет о замене одного углеводорода на
другой. Мозги и труд — самый главный источник богатства в постиндустриальном
обществе.
— Кстати, о мозгах. Вы несколько лет
занимались охраной интеллектуальной собственности — какова, по-вашему, участь
интеллекта в России?
— У меня есть мечта. Чтобы в России
хоть когда-нибудь стала реальностью перефразированная римская поговорка Dat
census ideas, то есть чтобы именно идеи, а не почести приносили богатство.
Но собственный инновационный продукт
у нас занимает ничтожную часть, и Россия веками демонстрирует недоверие к
«умникам». Нам легче закупить вчерашние западные технологии, внедрить их, когда
они для Запада уже становятся позавчерашними, чем сделать ставку на собственный
интеллектуальный продукт.
Вот так мы и живем — в траектории
догоняющей собаки, как говорят ракетчики.
— Но откуда эта ментальная
вторичность на фоне бесконечных деклараций того, что надо поднять страну с
колен?
— Так сложилось! В России
модернизации всегда приходили с Запада. Начиная с крещения Руси. И
административные реформы Василия III, Ивана Великого, Петра, Александра II —
все это заимствование западных технологий. Даже Сталин до 33-го года внедрял
немецкие технологии, а после прихода Гитлера перешел на американские. Уралмаш,
Днепрогэс, московский НПЗ — все построено американцами. Были и репарации: после
Второй мировой мы ввезли огромное количество оборудования, инженеров, ученых,
которые помогали нашему восстановлению и развитию.
Но начиная с 60-х годов ХХ века наше
технологическое отставание стало нарастать глобально, особенно в сфере цифры.
Мы слишком увлеклись добычей… Так вот, если бы «директором был я», я бы
использовал энергоресурсы страны для максимального снижения налогов на труд, на
инновации. Тем более что в сфере международной политики надо срочно
отрабатывать ситуацию назад и выходить из глубочайшего кризиса, в котором мы
оказались.
— То, что мы от Европы
поворачиваемся к Азии, изменит жизнь наших детей и внуков?..
— Да, мы сейчас приняли решения,
которые перечеркивают 350 лет российской внешней политики! Три с половиной
века, начиная с царя Алексея Михайловича, мы строили отношения с Европой.
Россия с муками, войнами, конфликтами, но становилась европейской державой.
Порой — доминирующей.
А теперь мы сами строим стену между
собой и Европой. Формальное включение Крыма в состав России создает ситуацию
почти необратимую. Не только для нас. Для всей северной цивилизации, которая за
последние 25 лет почувствовала себя более или менее единой.
И значит, надо искать счастья в
другом месте.
Но к этому моменту (удача для нас) и
в развитии человечества произошел поворот. Если в прошлом центром мира был
Атлантический океан, Средиземноморье, то теперь центр мирового развития
перемещается в Азиатско-Тихоокеанский регион. И для нас шанс — принципиально
переместить центр своей деятельности на Восток, экономической,
внешнеполитической и прочей — туда же. Но при этом нельзя было оставлять такую
конфронтацию, такую враждебность в европейском тылу.
— Что сегодня, по-вашему, определяет
атмосферу в России?
— Результат имеющихся процессов и
существующей памяти…
Мы видим: коммунисты провели свой
эксперимент, 70 лет их эксперимента окончились катастрофой. Демократы начали
свой, и он приостановился… И тогда возникла нынешняя стратегия.
В стране под спудом, где-то глубоко
под ковром, всегда жила память о том, что есть еще один путь — великодержавный,
имперский, агрессивный, экспансионистский.
У него есть свои аргументы. Россия
долго играла в мировых отношениях огромную роль. Вся история цивилизованной
России — четыре династии, которые в ней правили. Рюриковичи и Романовы.
«Ленинцы» и «Борисовичи», то есть Ельцин и Путин.
И мы видим, что в истории
евразийской культуры Рюриковичи остались как династия, которая остановила Чингисхана,
избавила Европу от угрозы захвата и поглощения — Батыем и Тамерланом.
Романовы сыграли огромную роль в
том, чтобы освободить Европу от угрозы Османской империи и Наполеона. При
«Ленинцах» разгромлен Гитлер. И вот забрезжила идея: надо чтобы у «Борисовичей»
тоже была своя суперпобеда.
Но что мы можем предложить сегодня?
Спасти Европу от Америки, от «заокеанских ценностей»? И Наполеона нет, и
Гитлера тоже (что бы нам ежедневно по телевизору ни рассказывали). Появился
Русский мир.
— Неужели так глубоки корни
«Крымнаш»?
— А почему нет? Сегодня никто из
руководителей России не объяснил, зачем (не почему, а зачем) была начата
крымско-донбасская затея. В чем ее выгода для России? Мы понесли огромные
потери — военно-стратегические, экономические, репутационные (по себе знаю: мне
закрыли въезд в шенген без всяких громких санкций). И что взамен — прирост
территории на полтора промилле и населения на полтора процента? Пиррова победа!
Мир рационального мышления не способен постичь действий России в Украине. Причем
трагична не только допущенная ошибка, не только отсутствие в стране
политических механизмов, способных ее смягчить. Хуже всего — всеобщее одобрение
противоправных действий. В СССР народ не отвечал за преступления
коммунистической власти. Сейчас все не так. Россия в целом отвечает и за отъем
Крыма, и за гибель тысяч людей в Донбассе.
— Мемуары стали писать, чтобы
разобраться с прошлым?
— Почувствовал: пришло время
поговорить с Историей (шутка). Да и родные уговорили записать, что можно. Так
уж вышло, что в жизни было много интересного, причем, в отличие от очень
многих, я знаю с точностью до минуты, когда была высшая точка моей жизни.
— Когда?!
— В 14 часов 15 минут 23 августа
1991 года. В эту минуту я нажал кнопку в рубке радиотрансляции системы
гражданской обороны в здании ЦК КПСС и объявил о закрытии ЦК КПСС и о том, что
даю 45 минут на эвакуацию персонала, после чего арестую всех оставшихся в
здании. И все ЦК разбежалось! За 45 минут.
— Ну после всего этого деятельность
рядом с Мединским — все равно что плавать в блюдечке. И все же: почему вы
осуществили мечту многих и публично его «послали», иными словами, громко
покинули?
— Да потому, что то и дело
чувствовал себя очень неловко. Во-первых, когда он назвал Гранина вруном. Да я
сам видел это блокадное меню! Там были и балык, и икра; их в декабре 41-го года
в Смольный самолетом доставляли. А во-вторых, ну не хочу я быть причастным ни к
чьему удушению — ни фестиваля Виталия Манского, ни Театра.doc. Ко всем этим
играм в «православие, самодержавие, народность».
— Но Мединский, если возвращаться к
нему…
— Да стоит ли?..
— Вы правы, не стоит. Куда мы
движемся, как ощущаете?
— Предчувствия нехорошие. Нас ждет
серьезное снижение уровня жизни. Политически — закручивание гаек. Самоизоляция
и консервирование в каких-то старинных идеологемах. Стагнирующее, беднеющее
общество. И потом — не дай бог, конечно, — взрыв. Так в истории часто
случалось: окончание длительных правлений порождало катастрофы.