Когда Эраст
Гарин ставил спектакль «Горе от ума», все студенты ВГИКа бегали смотреть
репетиции. Гарин был очень добрым и отзывчивым человеком и быстро входил в
доверие к молодежи.
Если на
репетиции они начинали шуметь, он поворачивался к ним и говорил, поднимая палец
к небу:
— Тише вы,
студенты. Искусство все-таки делаем!
Однажды под
праздник завсегдатаям репетиций понадобился червонец. До стипендии далеко —
денег ни у кого нет. А погулять хочется. И поехали они к Гарину домой, на
Зубовскую площадь. Звонят в дверь. Открывает Эраст Павлович в потёртом
халатике.
— Чего вам,
студенты? — спрашивает.
— Эраст
Павлович, можете субсидировать десяточку до стипендии… — жалостливо просит
Панкратов-Черный.
Гарин, глядя
на студентов, требовательно кричит жене:
— Хася,
опять студенты пришли… Пятнадцать рублей просят.
— Эраст
Павлович, нам всего — десять, — смущенно поправляет мэтра Панкратов-Черный.
— Молчать,
сопляки! ~ злым шепотом обрывает его Гарин. ~ Пятерка мне необходима!
***
Спартак
Мишулин снимался в фильме «Белое солнце пустыни». Его побрили наголо, а чтобы
ездить по городу сделали парик. Он так к нему привык, что ощущал как кепку.
Однажды в автобусе, на другой площадке, он увидел своего приятеля, с которым не
виделся месяца два. И, приветствуя, снял «кепку» и помахал. Одну бабку чуть
откачали…
***
Спартак
Мишулин в день семидесятилетия советских профсоюзов получил от общества ДОСААФ
ценный подарок — золотые часы.
Зашел в
ресторан Дома кино поглядеть, нет ли знакомых. Увидел за угловым столиком А.
Панкратова-Черного. Не выдержал, подошел похвастаться:
— А я вот,
брат, ценный подарок получил. Золотые часы!
— Быть не
может! — сказал Панкратов-Черный. — Покажь…
— Вот гляди,
только на моей руке. Опасаюсь снимать, дорогая вещь.
— А что, они
полностью золотые? — поинтересовался Панкратов-Черный.
— Абсолютно.
— Не может
такого быть! И секундная стрелка тоже золотая?
— Тоже
золотая! — с гордостью ответил Мишулин, любуясь часами.
— Слушай,
давай секундную стрелку пропьем, на фиг она тебе нужна?— неожиданно предложил
Панкратов-Черный.
***
В Петербурге
на кинопробах встретились Александр Панкратов-Черный, Борис Хмельницкий и
Анатолий Ромашин. Встретились — и пошли в ресторан. Сидят, выпивают, об
актерских проблемах говорят. А за соседним столиком подвыпивший человек с
раскосыми глазами, в унтах, видно, с Севера приехал, глаз от них не отрывает.
Потом подходит к Панкратову-Черному и говорит: «Никита, дай автограф».
Панкратов растерялся, но виду не показывает. Уже и фильм «Мы из джаза>>
вышел, и «Зимний вечер в Гаграх» — и популярность вроде пришла. А тут вдруг
опять с Михалковым перепутали! Ромашин и Хмельницкий давятся от смеха.
Подумал
Панкратов, взял протянутую ручку и расписался: «С приветом! Никита Михалков».
А мужик к
Хмельницкому и Ромашину:
— И вы распишитесь.
Панкратов не растерялся и спрашивает:
— Мужик, а
ты хоть знаешь, кто это такие?
— Конечно, —
отвечает тот, глядя на Хмельницкого. — Кто ж Мишу Боярского не знает?..
Тут смеяться
очередь Панкратова пришла. Ромашину уже не смешно.
— А меня-то
ты знаешь? — спрашивает он.
— Василия
Ланового вся страна знает, — с уверенностью отвечает мужик.
И
протягивает актерам командировочное удостоверение.
«Желаю
счастья в личной жизни. Михаил Боярский», — расписался Хмельницкий.
«Счастливой
дороги, — написал Ромашин. И подписался: — Василий Лановой».
***
Как корифея
МХАТовской сцены, Бориса Ливанова часто приглашали в Кремль на банкеты, однако,
зная его буйную невоздержанность во хмелю, внимательно за ним наблюдали. Поймав
момент, когда Мастер переходил «барьер самоконтроля», к нему
подкрадывался человек из органов и, шепнув на ухо: «Борис Николаевич, Вас
к телефону..,» — уводил Ливанова к машине и отправлял домой. Однажды,
говорят, чекист замешкался, а Ливанов, торопясь взять свое, пока не увели, по-быстрому
накачивался. Вот он пьет водку — фужер за фужером — а «органиста» все
нет и нет! В конце концов Ливанов поднялся во весь свой огромный рост — все
притихли, ожидая тоста… Большой артист долго качался над столом, обводя всех
невидящим взором, затем всей мощью своего баса проревел: «Ну где этот
мудак с телефоном!?» — и рухнул без чувств.
***
50-е годы.
На сцене Театра Советской Армии идет огромнейший по масштабам спектакль, что-то
на тему «Освобождение Сталинграда».
200 человек
массовки, пушки, танки, все дела. В финале спектакля главный герой, играл
которого кажется Андрей Дмитриевич Попов, изображая смертельно раненого бойца
лежит на авансцене и тихим голосом просит: «Дайте мне воды из Волги
свободной испить». По рядам передают каску с водой. Он выпивает, вода проливается
на гимнастерку, падает замертво и — занавес.
В тот вечер
был у Попова день рождения.
Друзья-актеры
долго готовили ему сюрприз и вот, кому-то пришла идея, налить ему в каску
…бутылку водки. Злая шутка, мягко говоря, но, тем не менее, налили.
Конец
спектакля, Попов просит «дать ему воды из Волги испить», по рукам
огромной массовки плывет каска, в кулисах стоят костюмеры, гримеры, даже
«мертвые» немцы приподнимают головы — посмотреть, как он будет пить?
Попов берет
каску, глотает, замирает на секунду… и продолжает пить до конца. Наконец
отрывается, возвращает каску стоящему рядом бойцу и говорит: «Еще!».
Вся массовка
начинает корчиться от смеха…
Медленно
плывет занавес, скрывая это безобразие.
***
Замечательный
артист Зиновий Гердт рассказывал такую историю:
— Дело
происходило в тридцатые годы, в период звездной славы Всеволода Мейерхольда.
Великий гениальный режиссер, гениальность которого уже не нуждается ни в каких
доказательствах, и я, маленький человек, безвестный пока актер. В фойе театра
однажды появилась дама. В роскошной шубе, высокого роста, настоящая русская
красавица. А я, честно сказать, и в молодости был довольно низкоросл… А тут,
представьте себе, влюбился. Она и еще раз пришла в театр, и еще, и наконец я
решился с ней познакомиться. Раз и два подходил я к ней, но она — ноль
внимания, фунт презрения… Я понял, что нужно чем-то ее поразить, а потому,
встретив Мейерхольда, попросил его об одной штуке — чтобы он на виду у этой
красавицы как-нибудь возвысил меня. Режиссер согласился, и мы проделали такую
вещь — я нарочно встал в фойе возле этой дамы, а Мейерхольд, проходя мимо нас,
вдруг остановился и, бросившись ко мне, с мольбой в голосе воскликнул:
«Голубчик мой! Ну что же вы не приходите на мои репетиции? Я без ваших советов
решительно не могу работать! Что же вы меня, голубчик, губите?!.» «Ладно,
ладно, — сказал я высокомерно. — Как-нибудь загляну…»
И знаете,
что самое смешное в этой истории? Эта корова совершенно никак не отреагировала
на нашу великолепную игру, спокойно надела свою шубу и ушла из театра. Больше я
ее не встречал.
***
Игоря
Костолевского должны были снимать в камере Петропавловской крепости. На него
надели железные кандалы и приковали к стене в сырой промозглой камере, после
чего закрыли чугунную дверь и ушли. И почему-то так случилось, что режиссер и
оператор про прикованного Костолевского забыли. Просидел он один несколько
часов, кричал, стучал, замерз. Когда хватились артиста и прибежали в камеру,
режиссер только глянул и хлопнул в ладоши — будем снимать сцену прощания с
любимой! Срочно приступили к съемке, а артист слова вымолвить не может.
Пробормотал что-то невнятное, и слезы брызнули из глаз — от обиды, от холода,
от пережитого… А режиссер рад, руки потирает. В итоге получилась одна из
лучших сцен фильма «Звезда пленительного счастья». Кто знает, может быть,
режиссер В. Мотыль специально оставил артиста на несколько часов в каземате…
***
Ленинградский
актер Алексей Севостьянов, человек солидный и импозантный, любил, как это ни
странно, вышивать гладью. Этому занятию он отдавался всей душой и любил
похвастаться своими достижениями. Однажды он показывал свою вышивку артисту
Сергею Филиппову.
— Вот,
погляди, как мне удался лиловый цвет! — басом хвастался Севостьянов, тыча
пальцем в шитье. — Вот он начинается с бледно-лилового, потом переходит в
фиолетовый, а потом постепенно, мягонько, нежно — в бледно-голубенький…
Филиппов
слушал-слушал, а потом не выдержал и говорит:
— Скажи, а у
тебя бывают критические дни?
***
Артист
театра Сатиры Михаил Державин некоторое время был зятем Буденного. Вот как-то
он везет своего легендарного тестя на дачу и по дороге развлекает его
анекдотами про Василия Иваныча Чапаева. Буденный слушал внимательно и серьезно,
закручивая ус на палец, потом досадливо крякнул: «Э-эх, говорил я ему, дураку:
учись!!»
***
Людмила
Гурченко рассказала такую историю. Оказывается она когда-то жила в одном доме с
известным певцом Марком Бернесом. Жили они даже в одном подъезде. При этом они
друг с другом не общались. «Уровень популярности разный»-пожаловалась
Гурченко. Через некоторое время на стенке подъезда появилась надпись
«Бернес + Гурченко=любовь».И вот когда однажды Гурченко входила в
подъезд , за Бернесом уже закрылись двери лифта. Но лифт возвращается
открывается дверь, оттуда высовывается Бернес и вкрадчивым бернесовским голосом
говорит :
«А я бы плюс не поставил» Нажал на кнопку закрыл дверь и уехал.
***
Как-то, в
самом начале своей актерской биографии, Анна Самохина поехала на гастроли в
Сыктывкар. Поселили ее в какой-то затрапезной гостинице, контингент которой
оставлял желать лучшего. В основном это были командированные мужчины
исключительно помятого вида.
Рано утром
предстояло ей лететь на концерт в тайгу, в балки к лесорубам. Поднявшись
пораньше, Анна Самохина сделала тщательный макияж, уложила волосы, надела
ярко-красный, в белую полоску пиджак. Блузку с белыми кружевами. Туфли на
высоченной шпильке. Чулки тоже кружевные. В общем, постаралась хорошо
выглядеть, чтобы произвести приятное впечатление.
Спускается
она на лифте с пятого этажа. На первом этаже двери лифта открываются и прямо
перед ней предстает несвежего вида мужик — в помятом костюме и почему-то с
двумя подушками под мышками. Увидев женщину необыкновенной красоты, мужик
остолбенел, не понимая, где находится. Прямо перед ним, в восемь часов утра,
такое видение!!!
— Извините,
это лифт? — заикаясь, но стараясь быть предельно интеллигентным, вежливо
поинтересовался он у Ани.
***
Однажды в
обеденный перерыв Олег Табаков решил поесть по полной программе — закусочки,
супчик, второе, десерт, компот… И тут по трансляции раздался голос помрежа:
«Олег Табаков, на сцену! На лице артиста проявилось разочарование. Лучше всех
это было заметно Валентину Гафту, который садился за столик Табакова. Олег
Павлович оказался в замешательстве: не пойти нельзя, а если оставить еду на
столе, Гафт может все съесть… Впрочем, Табаков быстро нашел выход из ситуации
и обратился к коллеге:
— Валя, я
бегу на сцену, но скоро вернусь. А чтобы тебя мой обед не соблазнял, вот: тьфу,
тьфу, тьфу! — и он плюнул в каждую из своих тарелок, и даже в компот.
Гафт
возмутился:
— Олег! Что
это ты себя так неинтеллигентно ведешь?! Тут, между прочим, люди обедают… А
ты плюешься! Ну что это такое: тьфу, тьфу, тьфу! — и он еще раз плюнул в каждую
из тарелок Табакова.
***
Борис
Андреев, как известно, любил, умел и мог выпить. Однажды в Киеве он
основательно «заправился». Что и как там вышло, не знаю, но вроде бы
грохнул он огромную стеклянную витрину в ресторане, да ещё в пяти метрах от
отделения милиции. Ясное дело, его под «белы ручки» аккуратно и
привели его «куда следует». Там строгий и подтянутый капитан, взяв
лист бумаги и перьевую ручку (помните, деревянная и перо стальное?), начал
отчитывать сидящего на стуле актёра: «вот Вы, мол, Народный артист, а
какой пример подаёте людям?». Андреев угрюмо молчит. Капитан продолжал
«распекать» его, переходя на полтона выше: ведь дети, мол, смотрят,
женщины! А вы так безобразно себя ведёте, товарищ Народный артист! Не стыдно? —
Хмурый Андреев молчит. Капитан повышает голос ещё на полтона: «А вот я
сейчас возьму и протокол на Вас напишу!». Андреев угрюмо утробным басом
рычит — «Не напишешь!» Капитан вскидывает голову: «Как так не
напишу? Напишу!» — Андреев упрямо ревёт басом: «А не напишешь!».
Капитан сдвигает фуражку на затылок и в праведном гневе восклицает: «А я
сказал — напишу!» — Андреев — «Не, не напишешь! Не выйдет ничо у
тя!» — Капитан, поправив форму и фуражку, кричит «Дежурный!»,
затем «официальным» голосом спрашивает: «Ну-ка, ну-ка, это
почему не выйдет???» — Андреев сердито рявкает: «А ПОТОМУ!!!!»,
тянется рукой к столу милиционера, тот придерживает рукой кобуру и
настораживается. Андреев хватает из бронзового письменного прибора чернильницу
и на глазах у изумлённого милиционера и потрясённого вбежавшего дежурного по
отделению, крякнув, мгновенно опрокидывает чернила в глотку!!!! … Немая
сцена. Занавес.
***
В самом
начале шестидесятых за городом проходила встреча Н. С. Хрущева и правительства
с творческой интеллигенцией. В числе приглашенных были три семейные киношные
пары:
Сергей
Бондарчук — Ирина Скобцева, Николай Рыбников — Алла Ларионова, Вячеслав Тихонов
— Нонна Мордюкова. Все чувствовали некоторое напряжение, лишь простодушный и
неуемный Рыбников, подвыпив, веселился от души. Сначала он перебил начавшего
выступать Хрущева, а когда перепуганные артисты попросили Рыбникова замолчать,
тот куда-то исчез. Через некоторое время он вернулся к столу, волоча за собой
огромный мешок…
— Что это? —
обмерев, спросила у мужа Алла Ларионова.
— Раки! На
кухне стащил, — торжественным шепотом ответил Рыбников. — Там у них много…
В этот
момент к актерскому столу подошел человек в черном костюме и сказал вежливо, но
жестко:
— Вы,
наверно, хотите домой!
— Хотим! —
ответил, обидевшись, Рыбников. — Все! Надоело! Поехали отсюда!
Их отвели к
машине и отправили домой…
Утром
протрезвевший Рыбников схватился за голову. Что теперь будет?
Арест,
тюрьма, увольнение с «Мосфильма»!..
Однако
обошлось: днем ему позвонила министр культуры Фурцева и успокоила:
— Николай
Николаевич, не волнуйтесь. Все в порядке, живите дальше…
***
Во время
съемок фильма «Вертикаль» Высоцкий написал несколько альпинистских
песен. С одной из них связан забавный эпизод. Режиссер Станислав Говорухин
несколько дней отсутствовал, куда-то уезжал по делам, а когда вернулся, то
первым делом зашел в номер к Высоцкому и никого там не обнаружил. Он увидел на
кровати какие-то исписанные листки, заглянул и прочел слова только что
написанной песни: «Мерцал закат, как блеск клинка…» Перечитав эти
строки раза два, Говорухин уже знал их наизусть. Он спустился в холл гостиницы
и увидел Высоцкого, который сидел в буфете с гитарой, в окружении нескольких
актеров. Не успели поздороваться, как Высоцкий похвастался, что написал
великолепную песню для фильма и готов ее исполнить.
— Ну давай,
— согласился Говорухин, который уже задумал розыгрыш.
Высоцкий
ударил по струнам и запел: «Мерцал закат, как блеск клинка…»
Не успел он
пропеть и трех строк, как Говорухин прервал его:
— Да ты что,
Володя! Ты шутишь… Это же известная песня, ее все альпинисты знают…
— Да не
может быть! — не поверил Высоцкий.
— Как не
может быть? Там дальше еще припев такой будет:
Отставить
разговоры,
Вперед и
вверх, а там
Ведь это
наши горы,
Они помогут
нам…
— Точно …
— растерянно сказал Высоцкий. — Ничего не понимаю… Слушай, может быть, я в
детстве где-нибудь слышал эту песню, и она у меня в подсознании осталась… Эх,
какая жалость!..
— Да-да-да!
— подхватил Говорухин. — Такое бывает довольно часто…
Но, увидев
вконец расстроенного Высоцкого, во всем признался.
***
Как
пробовали мирить Станиславского и Немировича-Данченко.
Каждый,
сколько-нибудь интересующийся театром, знает. что мэтры российской сцены,
отцы-основатели МХАТа Станиславский и Немирович- Данченко поссорились еще до
революции и не общались до конца дней своих. МХАТ практически представлял собою
два театра: контора Станиславского — контора Hемировича, секретарь того —
секретарь другого, артисты того — артисты этого… Hеудобство, что и говорить!
Однажды было
решено их помирить. Образовалась инициативная группа, провели переговоры и,
наконец, был создан сценарий примирения. После спектакля «Царь Федор
Иоанович», поставленного ими когда-то совместно к открытию театра, на
сцене должна была выстроиться вся труппа. Под торжественную музыку и аплодисменты
справа должен был выйти Станиславский, слева Hемирович. Сойдясь в центре, они
пожмут друг другу руки на вечный мир и дружбу. Крики «ура», цветы и
прочее… Корифеи сценарий приняли: им самим надоела дурацкая ситуация.
В
назначенный день все пошло как по маслу: труппа выстроилась, грянула музыка,
корифеи двинулись из-за кулис навстречу друг другу… Но Станиславский был
громадина, почти вдвое выше Hемировича, и своими длинными ногами успел к
середине сцены чуть раньше. Hемирович, увидев это, заторопился, зацепился
ножками за ковер и грохнулся прямо к ногам соратника. Станиславский оторопело
поглядел на лежащего у ног Hемировича, развел руками и пробасил: «Ну-у…
Зачем же уж так-то?..» Больше они не разговаривали никогда.